— Чему там не работать? — не понял Ришо. — Осмотреть место преступления, навестить…

Алеш грубо перебил его:

— А зачем?

Хмурясь, он вышел в первый зал, с ведущей наверх лестницей — и с удовольствием отметил, что с их появлением администратор спала с лица. Впрочем, удовольствие было мимолетным.

— Как это зачем?

— Ты что, еще не понял? Зачем осматривать место преступления, если кара уже пришла? И должен сказать, куда скорее закона! Мы только фиксируем: да, исчезли.

— Ну, ты бы поговорил с криминалистом…

— А я тебе верю. Ты говорил? Видел отчеты? Вот и отлично!

Алеш всем весом толкнул золоченую дверь и вывалился в знобкий рассвет. Бледная утренняя луна стояла низко в посеревшем небе. Под ногами хрустел тающий ледок.

— Бледзь, вот вы где! А я уж обыскался…

Полицейский, не глядя, подписал протокол и плюхнулся в машину. Пока Ришо не захлопнул дверцу, дыхание парило, словно с каждым словом из Алеша уходила жизнь.

— Мы разыскиваем детали их биографий, — продолжил он, — хотя бы просто для проформы. И все, что находим, говорит: да, испарилось зло. Искать стало нечего, понимаешь? У нас с тобой не осталось работы.

— Но сообщить родственникам мы должны?

— Сообщить должны, — признал Алеш.

Бессмысленная теперь корочка тыкалась в грудь, мешала даже сквозь два слоя ткани.

Даниц за стеклом начинал пробуждаться.

Ришо долго тряс перед камерой удостоверением, пока ворота, наконец, не разъехались. На парковку той самой высотки машина вползала медленно, со всем возможным почтением. А Алеш все смотрел наверх: гляди-ка! Шипастая корона, оказывается, не вверх торчит, а больше в стороны. Ну точно брусья под виселицы.

Здесь-то все и началось. Месяц назад, в двухстах метрах отсюда, Ивка Михалык встретилась с насильником.

Хватит, сказал он себе. Она погибла только у тебя в воображении! В пьяном кошмаре. Никто не умер — кроме судьи, прокурора и насильника. Да и с теми… умирает ли горелый? Исчезает, переносится прямиком в Геенну? За неделю набралось больше тысячи жертв, но мир перевернулся всего несколько дней назад: если так подумать, пока никто и ничего не знает.

Вместе с тройкой охранников полиция кое-как втиснулась в лифт. Мир наверху был совсем иным: словно душа возносится с земли в рай. Крыши старинных домов, брусчатка, тут и там торчат стеклянные небоскребы. Построили их, как водится, во дворах — где подешевле земля и нет нужды тратиться на снос зданий. Забавно, вот проспект Конституции облицевали к Олимпийским играм, а с задов так и осталась темная от дождей известка.

Славно, должно быть, глядеть на город и знать, что тот с потрохами твой!

— Ну прям его! — буркнул Ришо. — Не забывай, Повиц глава только части холдинга, у него еще есть хозяева. Был главой.

Господи, он что, сказал это вслух? Алеш оглянулся, но на лицах секьюрити не дрогнул ни один мускул.

Охрана следовала за ними, как трое верных псов. Право, это смешно! Им больше делать нечего? Кто же будет сторожить огороженный периметр, с детскими площадками, парковками и салонами красоты? Дверь приоткрыла женщина в домашнем платье, и Алеш сразу понял — она знает. Она что, вовсе не ложилась? Или как у них принято: встречать мужа в косметике и на каблуках?

— Вы, верно, из полиции?

Она и не ждала ответа. Бросив дверь, повернулась спиной и пошла прочь по длинному, роскошному, как овальный кабинет, холлу.

— Госпожа Повиц! — окликнул он. Куда там! Только каблуки глухо стучат по бесценному паркету. — С вами все в порядке, госпожа…

— Сейчас… уже все хорошо, — невнятно произнесла она. — Я только присяду. Да… Прошу прощения.

Алеш был худшего мнения о вкусах банкира, он видел фото из кабинета президента: тяжелая мебель, малахит и много, много позолоты. Комната, куда их привела Марта Повиц, по большей части состояла из окон на всю стену. Бледный ковер, бледные обои с вертикальными полосами, только под потолком тянулась синяя линия.

Марта встала столбом посередине.

— Я просто… я… — она поворачивалась то к дивану, то к креслам, а то к ним двоим, не зная, куда деть руки. Наконец, она закрыла лицо ладонями.

— Я немного… не в себе. Прошу прощения.

Его учили, как говорить с людьми в шоке. Размеренно и мягко полицейский начал:

— Это мы должны просить прощения. Дело в том…

— Боже, я все уже знаю! — женщина, как подкошенная, рухнула на диван, сцепила руки. — Нашлись добрые люди. Скажите, как он там оказался! Почему чертово кафе?

— У него была… встреча. Возможно, по работе, — солгал полицейский. — Студентка экономико-правового, практикантка или чья-то помощница. Он…

Марта Повиц слушала секунду-другую, а потом вдруг расхохоталась — высоким нервным смехом. Пару вздохов они смотрели друг другу в глаза.

— Простите, не сказала, — она утерла слезы. — Я думала, сами догадаетесь. Йелик мертв, а мне плевать на деловую репутацию.

— Вы знали о слабостях супруга?

— Даже Бранка. Это наша дочь. Даже она догадывалась.

— Вы знали, где он был вчера?

— Не то, чтобы наверняка… Конечно, в самолете, где же еще? — с красивых губ сорвался смешок.

— Что ей всего месяц как семнадцать?

— Следователь… простите, не знаю вашей фамилии. Даниц больной город, он весь пророс метастазами. Что, так нужно сказать все вслух? — Марта умолкла, а продолжила тихо: — Правда в том, что Йелику нравились молоденькие. Очень молоденькие. Ну как? Теперь вы довольны?

— Почему вы раньше не сказали?

Нужно отдать должное, жена банкира потупилась.

— Когда мы встретились, мне было пятнадцать, а ему двадцать семь. Я думала, он совершенство, финансовый гений, красавец. Ушло три года, пока я поняла, что гений — это все папенька и еще старший брат. Но, знаете, мне было уже все равно, — она помолчала и тихо призналась: — По-своему, мы друг друга любили. Очень.

По-своему — разговор дался Алешу еще тяжелее девушки. С ее ярких губ не сходила полуулыбка, порой Марта опускала глаза долу — чтобы вновь вскинуть с насмешкой. Уже позже, в лифте, когда они возвращались на грешную землю, напарник выругался:

— Зар-раза! Я год в полиции, но этот… гной… он же всего неделю как полез, да?

Алеш медленно кивнул.

— Так густо — да, после Стелика. Конечно, это всегда было, просто не так бросалось в глаза.

Они спустились на первый, когда Ришо спросил:

— Как думаешь, а почему Даниц? Ну то есть я все размышляю: гной, он ведь по всему миру… почему началось-то у нас? Мы же последняя дыра.

Алеш фыркнул. Помолчал.

— Мы всегда знали, что наша верхушка — моральные дегенераты. Поголовно. А может, где-то просто должно было начаться и почему бы не здесь?

Напарник не нашелся с ответом. Они шагали через двор под бдительным взглядом охранников, когда полицейский решил поделиться страхами:

— Меня другое пугает, — заговорил он. — Ну хорошо, проклятье карает за грехи. Пока на город набралась всего тысяча, а что дальше? Сколько жертв будет за полгода, год?

— Ну ладно тебе! С чего ты взял, что за грехи?

Алеш хохотнул — коротко и отрывисто, точь-в-точь жена банкира полчаса назад. Напарник отворил дверцу да так и застыл, положив руку сверху.

— Ладно, пусть за грехи… но видишь же, горелых стало меньше!

— Просто самые подонки уже в пекле, — проворчал полицейский, обходя машину. — Давай, парень. Пора возвращаться.

Алеш достал сигарету, пару раз чиркнул зажигалкой. А день, между тем, выйдет теплый. Иней растаял, город пах, словно кто-то заварил на улицах чай из прелой осенней листвы. Такое бывает лишь в Данице: ноябрь, по ночам замерзшие лужи, а днем… двенадцать, что ли.

— Зараза, ты что-то хотел сказать, да? — не выдержал Ришо. Завел машину. Почти с обидой пожаловался: — Почему с тобой так? Скажешь мелочь, а потом ходи весь день, ломай голову. И настроение ни к черту.

— Я хотел сказать, что мир меняется, — вздохнул Алеш. Скомкал пустую пачку. — Если грех не пустые разговоры, а конкретная, мгновенная смерть… Все поменяется и, кто знает, к добру ли?