«Дайте небу воздух, и тогда действительно будет звучать настоящая музыка!» – таково вероисповедание Кеплера. Но и без непосредственной передачи звуковых волн из космоса упорядоченную Вселенную мы воспринимаем как музыку. Должна существовать духовная сила, «concentus[55] intellectualis», духовная гармония, «от которой чистые духовные существа и в известной степени и сам Бог получают не меньше радости и наслаждения, чем человек со своим слухом от музыкальных аккордов» [53, с. 108].

Таковы представления Кеплера, изложенные в первом трактате о мировой гармонии, которые он затем существенно расширил в труде «Harmonice mundi» («Гармония мира»). Он поставил перед собой цель воздвигнуть «великолепное здание гармоничной системы или музыкальной гаммы, здание, членение которого не является произвольным, как кому-то хотелось бы думать, оно не человеческий вымысел, который можно было бы изменить, а основано на здравом смысле и сообразно природе, так что сам Бог-Творец выразил его, настраивая небесные движения». Как в результате расчетов, рассмотрев вначале симметрию пяти геометрических тел, понимая при этом симметрию как пространственный коррелят[56] гармонии, Кеплер получил первичные гармонии, или консонансы, или почему в основу своих рассуждений он положил угловые скорости планет, в настоящий момент интересует нас меньше, чем предпосылки и последствия его воззрений. Во-первых, они основываются на «concentus intellectualis», которая уже не является для нас неизвестной духовной силой, действующей за миром звуков, а во-вторых, на его представлениях о мировой душе. Здесь, рассматривая землю как одушевленный организм и сравнивая дыхание земного тела с явлениями прилива и отлива, он, как это ни удивительно, предвосхищает идеи натурфилософа Густава Теодора Фехнера. Однако одушевленность предполагает чувствительность к духовным потокам, в которых в виде гармонии, музыки проявляется любовь Бога к порядку. Поэтому в «Harmonice mundi» говорится: «Стало быть, не следует более удивляться, что красивая, целесообразная последовательность звуков была найдена людьми в музыкальных тональностях, если учесть, что при этом они ничего другого не делали, кроме как подражали Божьим творениям, и, так сказать, лишь разыграли пьесу о картине движения неба» [54, с. 93]. Когда Кеплер делает выводы о возрасте мира, обращаясь к тем временам, когда все планеты были гармонично расположены по отношению друг к другу и тем самым создавали «превосходную всеобщую гармонию», это не просто мистическая спекуляция. Фактическое удаление внутренних планет (Меркурия, Венеры, Земли) от Солнца составляет соответственно 58, 108 и 149 миллионов километров. Это примерно равно соотношению 1:2:3, т. е. совпадает с основным тоном, октавой и квинтой. Немыслимо, чтобы эти расстояния испокон веков были константными. Нельзя ли допустить, что некогда это соотношение действительно было «чистым» и составляло пропорцию 50:100:150? Почему в старинных писаниях то и дело заходит речь о «звуке Феба», солнечном звуке с соотношением квинта – октава? Случайно ли, что вся наша музыкальная система основывается на гармонии октавы и квинты? Не было ли в этой гипотетической «чистоте» космического «настроения» источника, когда-то создавшего в «земной душе» предрасположенность, чувствительность к музыкальным воздействиям? Быть может, Кеплер имел в виду нечто подобное? «Уже не кажется странным, что человек, подражатель своему Создателю, в конце концов открыл искусство многоголосого пения, неизвестное в древности. Ему хотелось в художественной симфонии за короткую часть часа сыграть бесконечность мирового времени и в своих произведениях испытать, насколько это возможно, удовлетворенность божественного мастера в прелестном чувстве блаженства, которое доставляет ему эта музыка в подражании Богу». Не приходит ли нам при этом мысль о религиозном значении многоголосого пения в церкви во время богослужения?

К сожалению, Кеплер конфликтовал с Робертом Фладдом, или, как он предпочитал его называть, Робертусом де Флуктибусом. Глубокоуважаемый оксфордский врач и теософ, лидер английского движения розенкрейцеров, Фладд, пожалуй, разделял его цели и так же, как он, хотел установить духовные связи между музыкой и космосом, но не находил у Кеплера понимания своих глубокомысленных мистических формулировок. Фладд упрекал Кеплера в том, что в своей науке он обращается только к внешней стороне вещей и вместо сущности вещей изучает только их тень. Фладд не был расположен к платоновским и пифагорейским спекулятивным рассуждениям о числах и противопоставлял Кеплеру свою «мистическую астрономию». Тот, хотя и сам был астрологом, признавал только голос разума и резко выступал против всех розенкрейцеров, каббалистов и «пророков, прорицающих по числам» [53, с. 347].

Но мы были бы несправедливы к Роберту Фладду, если бы судили о нем исключительно под углом зрения его борьбы с Кеплером, которую он вел посредством памфлетов. В «непонятных и загадочных картинах действительности», которые вменяет в вину своему оппоненту Кеплер, также содержится скрытый глубокий смысл.

Доказательством возвышенной аллегоричности его представлений служит одно из самых красивых символических изображений мировой гармонии, которое подарило нам Средневековье (см. иллюстрацию на с. VI). Однострунный измерительный инструмент, с помощью которого пифагорейцы рассчитывали интервалы, у Фладда превращается в монохорд мира, описываемый им в трактате «Metaphysica» (собственность бывшей Прусской государственной библиотеки, Берлин [55]). Музыкальный инструмент закреплен на земле (terra). Она соответствует gamma graecum, самому низкому тону в средневековой звуковой системе. Над ней в секундных интервалах располагаются остальные элементы – aer, aqua, ignis (воздух, вода и в самом верху как самый легкий элемент – огонь), т. е. весь материальный мир. Затем посредством изображений планет мы поднимаемся от Луны до Юпитера в царство космоса, при этом Солнце образует mese, середину, о чем мы узнали еще у Цицерона, когда рассматривали эзотерическую трактовку дорической гаммы. Третий регион за звездами охватывает духовный потусторонний мир, «эмпиреи», «равнины блаженных», которые высоко наверху отделяются от Epiphania[57] на колке вселенской скрипки. Это регион Божественного откровения. Дуги по бокам относятся к тональным расстояниям, справа интервалы, слева математические пропорции. Расстояние от Солнца до Земли составляет diapason materialis (греческое обозначение октавы; снова таинственная «солнечная октава», «звук Феба»!), слева оно соответствует proportio dupla[58], т. е. 1:2. Затем среди «материальных» интервалов мы находим diatesseron, т. е. кварту, diapente, квинту, диапазон с diapente и т. д. Вся Вселенная образована из двойной октавы, в середине которой находится Солнце. За ней начинаются потусторонние равнины. Это район «формального», который противопоставляется «материальному». Тут-то и выявляется истинное значение этого символического изображения: рука Бога, протягивающаяся из облаков, хватает колок – Бог держит монохорд мира настроенным и бдит, чтобы каждое движение совершалось по гармоничным орбитам! Можно ли представить себе что-либо более возвышенное, чем это глубокое истолкование звучащего космоса?

При рассмотрении системы интервалов бросается в глаза отсутствие терции. Октавная квинта царит во Вселенной как основа всей нашей музыки, и действительно, терция как консонанс вошла в круг представлений человечества в качестве типично «человеческого» продукта намного позднее. Переживание интервала во многом у нас пропало, не говоря уже о переживании отдельного звука! Например, композитору Карлу Орффу, ставили в вину то, что в опере «Антигона» он придавал особое значение отдельному звуку! Так же как Антон фон Веберн в своих оркестровых пьесах! При этом они заимствовали – намеренно или неосознанно, значения не имеет – практику древнеегипетских мистерий, в которых каждый отдельный совместно спетый продолжительный звук означал обращение к тому или иному божеству!