Воропаев. И благо мне будет?

Комков. Надеюсь. Больные, как и врачи, тоже должны быть талантливы. Всего вам доброго. (Уходит в сопровождении Городцова).

Воропаев. Заносится, но молодец, крепко стоит на своем.

Городцов возвращается.

Городцов. Не округлилась моя операция. Я ж его позвал, чтобы вас промеж себя подружить. Огромного же ума человек! Ему что тиф, что холера — как нам с тобой водки выпить. Ему на твою хворобу раз плюнуть, и будешь здоров.

Воропаев. Ну и пусть плюнет где-нибудь от меня подальше. Я и без него встану.

Городцов. Без него? Ну, я тебе скажу окончательное коммунике — замерзать будешь, все одно в хату не переведу, пока Комков не скажет. И будет тебе такой график жизни — лежать.

Воропаев. Что же я, вроде штрафного у тебя?

Городцов. Хуже! (Направляется к калитке). И имей в виду — установлено над тобой наблюдение, секреты заложены, патрули в наряде и калитка на запоре. (Уходит и запирает за собой калитку.)

Воропаев лежит на спине, глядя в небо. Где-то, на соседнем дворике, засвистел дрозд. Воропаев подсвистывает ему, приманивая к себе. Дрозд свистнул рядом. Воропаев ответил ему. Дрозд заинтересовался, спел целую гамму. Воропаев повторил ее.

Воропаев. Досвистелся! Ну что ж! Надо же когда-нибудь.

За стеной слышно пение мальчишек.

Голос Ленки (за стеной на улице). Марш отсюда со своим пением! Человек помрет не сегодня-завтра, а они ансамбль устроили! Другого места нет. А к нему не пущу — не до вас.

Ленка осторожно заглядывает во двор. Воропаев манит ее рукой.

Ленка (перелезая через забор). Чего вам?

Воропаев. Не сегодня-завтра, говоришь?

Ленка (очень довольная своей выдумкой). Да это я так, для порядку… Их если не пугнуть, они вас и правда в гроб вгонят. И идут к вам и идут. У всех до вас дело… Разнообразный, говорят, человек товарищ полковник, шесть орденов и всем помогает… Нашли себе доктора.

Воропаев. Ну, что на свете нового?

Ленка. Чего нового? Ну, вот Юрочка Поднебеско вчера на комсомольском собрании доклад делал. Здорово было!.. Прямо товарищ Корытов: так и сыпет, так и сыпет.

Воропаев. Слышал я его доклад. Еще что? (Тихонько подсвистывает дрозду.)

Ленка. Еще чего? Да! Машин сегодня, машин! Одна за одной, одна за одной, да шикарные такие, мимо нас. Жиг, жиг… военные в них.

Воропаев. Странно.

Ленка. Конечно, странно. Может, немцы где прорвались, а?

Воропаев (посвистывая). Ерунда. Война теперь знаешь где?

Ленка (с интересом наблюдает за пересвистом Воропаева с дроздом). А хотите, я вам живого дрозда поймаю?

Воропаев. Зачем? Пусть живет.

Ленка. А когда вам поют, любите? Когда мама работала в госпитале, я всегда раненым пела.

Воропаев. А ну-ка, попробуй. Только интересное что-нибудь.

Ленка. Хочете, я про любовь спою?

Воропаев. Что ж, это кстати.

Ленка. Ну вот. (Поет.)

Воропаев. Добрая песня. Только не очень веселая.

Ленка. Невеселая? А я про войну люблю. Я в госпитале всегда за раненых письма писала, — ух, это ж прямо красота!.. А хочете, я за вас письмо напишу.

Воропаев. За меня?

Ленка. На фронт кому-либо, а? Кто у вас там? Я всегда на фронт любовь описываю.

Воропаев. Ну что ж, попробуй, напиши.

Ленка берет температурный листок и карандаш, лежащий возле кровати Воропаева, и устраивается на корточках.

Ленка. Тут температура записана. Ничего?

Воропаев. Валяй.

Ленка. Ну, говорите, только не быстро.

Воропаев. Кому же нам с тобой написать? Ну, пиши! (Диктует.) Милая моя Александра Ивановна! Я лежу и пересвистываюсь с птицами.

Ленка. Как?

Воропаев. Да вот так. (Свистит.) Ну, пойдем дальше… (Диктует.) Но все-таки дроздом себя почувствовать не могу. И температурный листок, и почерк, которым письмо написано, помогут вам представить, каково мое нынешнее состояние. Написала?

Ленка. Когда непонятное, писать труднее. Так.

Воропаев (диктует). Я вывалился из своей прежней жизни, как из самолета. Начинается новая жизнь, в которой я — существо лежачее, пассивное, ненужное… Жизнь дожита. Дом мой небом покрыт, воздухом огорожен.

Ленка. Фу… дайте отдохну. Здорово выходит.

С улицы доносится шум машин.

Слышите? Всё едут.

Воропаев. Да, что-то непонятное. Сколько дней лежу — такого шума не слышал.

В калитке появляется Городцов.

Городцов. Эй, авангард! Это что такое?

Ленка (взбирается на забор). Я им только температуру замерила, честное слово…

Городцов. Самая ты у меня была показательная, разведчик, не девка, и вот, пожалуйста, пост оставила… Чтоб твоего духу тут не было!

Пока Городцов разговаривает с Ленкой, Воропаев берет температурный листок и читает.

Воропаев. «Мил. Алексан. Иван. Дело его плохо, лежачий, свистит с утра». Ну что ж. В общем гораздо понятнее, чем я думал.

Городцов (Воропаеву). У тебя должно быть одно понятие — лежать. Будешь аккуратный, поощрение сделаю или, как барышням говорят, сюрприз.

Воропаев. Торопись, милый, а то на гроб его придется менять.

Городцов. Скажет тоже! Ну, слушай, — домик мы тебе оформляем… рядом… соседи будем… Такой капе на три комнаты — одно удовольствие…

Скрип калитки. Появляется Юрий.

Ну, вы подумайте только!

Юрий. Товарищ председатель, по партийному делу, никак нельзя отложить.

Воропаев. Здравствуй, Юрий, заходи, заходи…

Городцов. Хоть и партийное дело, а… неуместно все ж таки получается… Дисциплина ж должна быть, товарищ сержант!

Юрий. Я коротко. Я — две минуты. Меня сам Алексей Витаминыч звал.

Городцов. Не порядок, не порядок. Больной должен свое дело делать, а ты — свое.

Воропаев. Да пусть войдет.

Юрий. Вот в чем дело, Алексей Витаминыч. Я вчера доклад делал, в среду хочу повторить, так я посоветоваться хотел. Знаете, как я заострил вопрос?

Воропаев. Знаю.

Юрий. Кто рассказал?

Воропаев. Ты. Я тебя отсюда слышал.

Юрий. Что вы… Ну и как, по-вашему, ничего?

Городцов. А говорил — партийное!

Воропаев. Подожди, Городцов, я ему сейчас изображу, как он выступал. Только смотри не обижайся, Юрий. «Товарищи! Мы имеем в данный момент мирный период жизни… кха-кха… вполне, так сказать, мирную ситуацию, каковая…»