У меня заканчивались паспорта, которыми можно было пользоваться. Через несколько недель я планировал слетать в Сан-Франциско и получить несколько сот тысяч долларов от человека, который рвался воспользоваться своими связями как со мной, так и с продажным чиновником таможни США, работавшим в отделе импорта международного аэропорта Сан-Франциско.

За несколько лет до этого меня объявили самым разыскиваемым человеком в Великобритании, контрабандистом гашиша, а моя связь с итальянской мафией, Братством вечной любви, ИРА и британской Секретной службой была официально засвидетельствована. Требовалась новая личность. Я уже переменил примерно двадцать имен, большинство из которых подтверждались паспортом, водительскими правами или другими документами, удостоверявшими личность, но все они были известны моим друзьям-недругам либо «засвечены» в последних аферах.

Мы ехали в Норидж. После пары щекотливых встреч с посредниками меня познакомили с тихим парнем, которого звали Дональд. Сложно сказать, был ли он алкашом, или укурком, или ни тем ни другим. Его кухня не давала на сей счет никаких указаний. С виду он казался нормальным, но глаза бегали как у злодея.

— Лучше нам поговорить снаружи, — сказал он и отвел меня в садовую беседку.

— Дон, мне нужен паспорт, который выдержит все проверки.

— Возьми мой. Мне он больше не потребуется. Но есть одна проблема.

— Какая?

— Я только что отсидел двенадцать лет из пожизненного срока за убийство.

Осужденным за убийство почти никогда не отказывали в выезде из страны, несмотря на криминальное прошлое. Их считали скорее угрозой отдельным личностям, нежели врагами общества, как наркодилеров и террористов.

— Я дам тебе тысячу, — сказал я, — и буду подкидывать по нескольку сот фунтов, когда потребуются дополнительные документы.

Я думал о водительских правах, медицинской карте и читательском билете местной библиотеки. Один лишь паспорт без прочих документов, удостоверяющих личность, выглядит подозрительно. Иногда достаточно иметь при себе членскую карту местного бильярдного клуба, которую можно приобрести по дешевке.

— Лучшая сделка в моей жизни.

— Какая у тебя фамилия, Дон? — спросил я. Каких только жутких фамилий у меня не было.

— Ниис.

— Как по буквам?

— Эн-Ай-Си-И — как местечко на Ривьере.

Это было личным делом Дона, как произносить свою фамилию, но я-то знал, что предпочту иной вариант. Я стану мистером Найсом1.

— Маркс! — рявкнул охранник. — Номер?

— 41526-004, — пробормотал я, еще не продрав глаза. По номеру меня называли чаще, чем по имени, и я затвердил его наизусть.

— Собирай свое дерьмо, — приказал он. — Ты уезжаешь. Я наконец проснулся.

— В самом деле уезжаю. — Я покидал Эль-Рено.

В Эль-Рено, штат Оклахома, находятся пересыльные учреждения Федерального бюро тюрем, где под охраной сотен тюремщиков содержат от одной до двух тысяч заключенных. Каждый, кто подлежит переводу из одной федеральной тюрьмы в другую, проходит через Эль-Рено. Даже если его переводят из Северной Дакоты в Южную. Я посетил это место пять раз. Некоторые — больше пятидесяти. Ни логики, ни эффективности, но монстров американской бюрократии не беспокоят пустые траты, и налогоплательщики с воодушевлением отстегивают уйму денег на борьбу с преступностью. Больше, чем на университеты. Американцы уверены, что тюрьмы — лучший инструмент борьбы с преступностью, и камеры не пустуют — они набиты битком. Условия ужасающие. Заключенных держат в помещениях без окон, лишая их возможности задействовать хотя бы один из пяти органов чувств. Я не говорю уже о зверской жестокости обращения.

Большинство заключенных доставляют в Эль-Рено на самолетах, которые конфискованы у колумбийских кокаиновых картелей, сколотивших миллиарды долларов на американской войне с наркотиками. Это два больших авиалайнера, на борту которых размещается более сотни заключенных, и множество самолетов поменьше, рассчитанных на тридцать пассажиров. Каждый день от трехсот до шестисот заключенных прилетают и улетают. Прибывают во второй половине дня или вечером и отправляются рано утром. Сервис в самолетах Федерального бюро тюрем ниже всякой критики. Утешало одно: для меня это будет последний из дюжины рейсов авиакомпании, известной под названием «Конэйр». Еще три недели — и на свободу! В один день с Майком Тайсоном. Я отсидел шесть с половиной лет за то, что перевозил целебные растения из одного места в другое, он — три года за изнасилование.

«Собирать свое дерьмо» означало засунуть грязное постельное белье в наволочку. В Эль-Рено не позволялось иметь при себе никаких личных вещей. Я собрал свое дерьмо.

Вместе с шестью или семью десятками заключенных меня загнали в пересыльную камеру дожидаться оформления. Наши фамилии, номера, отпечатки пальцев и фотографии скрупулезно изучали, дабы удостовериться, что мы те, за кого себя выдаем. Наши медицинские карты прочитали от корки до корки, проверяя, отмечен ли в соответствующей графе факт заболевания СПИДом, туберкулезом или какой-нибудь другой заразной хворью. Одного за другим нас раздевали догола и подвергали ритуалу под названием «шмон». Я стоял во всей своей красе перед тремя деревенскими обалдуями из Оклахомы, да так близко, что тошно становилось. Запустил пальцы к себе в волосы, потряс головой, оттянул уши и показал их содержимое, открыл рот. Затем поднял руки над головой и показал подмышки, подтянул яйца, отвел крайнюю плоть, обернулся показать ступни и в заключение наклонился, раздвигая ягодицы, чтобы весельчаки смогли заглянуть ко мне в жопу, как в телескоп. Заключенный должен проходить через подобные унижения каждый раз до и после посещения его семьей, другом, духовным наставником или адвокатом, а еще когда он попадает в тюрьму или покидает ее. Я проделывал это тысячи раз. Три зубоскала-вуайериста отпускали остроты, которые шмонающим никогда не надоедает повторять: «Знакомая дырка. Не ты ли приходил сюда три года назад?»

Пока шло оформление перед отправкой, я поинтересовался у товарищей по несчастью, куда их пересылают. Важно было убедиться, что меня не зашлют куда-нибудь не туда по ошибке, как частенько случается. Иногда ошибка допускается намеренно — это часть так называемой дизельной терапии, наказание, состоящее в том, что заключенного все время перевозят и не разрешают вступать в контакт с другими. Его применяют к самым трудным. «Курс терапии» может продолжаться до двух лет. Меня намеревались отправить в Оукдейл, штат Луизиана, где для уголовников-иностранцев, у которых истекал срок приговора, начинался радостный процесс препровождения из Соединенных Штатов обратно в цивилизацию. Меня охватила паника, когда некоторые из компаньонов, которых уже обшмонали, упомянули, что отправляются в Пенсильванию; другие считали, что летят в Мичиган. В целях безопасности заключенным не сообщают, куда (а иногда и когда) они будут переправлены. Наконец я познакомился с парнем, который также ожидал отправки в Оукдейл. Это был тихий, сияющий от счастья наркокурьер, которому не терпелось добить десятилетний приговор и вернуться на родину, в свою любимую Новую Зеландию. По его словам, от Эль-Рено до Оукдейла было всего час лету.

Время приближалось к двум ночи. Нам выдали дорожную одежду: рубаху без рукавов, штаны (то и другое без карманов), носки, трусы и пару очень тонких китайских тапочек, в каких гуляют по пляжу. Следующим номером шла процедура, которую все ненавидят куда больше шмона, — облачение в железо: наручники на запястьях, цепи вокруг бедер, цепи от бедер к наручникам и кандалы на лодыжках. Тем же, кого, как меня, считали склонным к побегу или насилию, полагался еще «черный ящик», груда металла, переносной позорный столб без дырки для головы, на котором наручники закреплялись намертво, предупреждая любое движение руками. Он крепился цепями и замком к цепям на бедрах. Я никогда не пытался бежать, никому не причинял физической боли и не угрожал. Но согласно данным, состряпанным спецагентом Управления по контролю за соблюдением законов о наркотиках Крейгом Ловато, я, как выпускник Оксфорда и человек английской разведки, способен был ускользнуть из таких мест, куда Гудини2 и попасть-то не мог.