Наконец нас загнали в другую пересыльную камеру. С побудки минуло два или три часа; и еще пара-тройка часов должна была пройти, прежде чем автобус доставит нас в городской аэропорт штата Оклахома. Мы протирали штаны и базарили, сравнивая условия содержания в разных тюрьмах почти так же, как когда-то я обсуждал достоинства и недостатки шикарных отелей. Шла драка за хабарики, чудом не изъятые при шмоне. Каждый раз, когда это происходило, я радовался, что завязал с табаком (после тридцати пяти лет систематического курения). Лязгая и бряцая цепями, заключенные волочили ноги к одинокому унитазу и проделывали акробатические трюки, чтобы расстегнуть штаны и отлить.

Федеральные предписания требуют кормить заключенных по крайней мере раз в четырнадцать часов. Каждому дали коричневый бумажный пакет с двумя яйцами, сваренными вкрутую, пакетом сока, напоминавшим «бормотуху», яблоком и овсяным батончиком с орехами и изюмом. Люди яростно принялись обмениваться едой.

Открылись ворота, нас, легко одетых, вывели на холод, пересчитали, сличили с фотографиями. Шмонать не стали — прощупали и отвели в автобус, где, слава богу, работало отопление. Радио орало, выдавая два рода мелодий, которые только и знает оклахомская деревенщина: кантри и вестерн.

Из-за наледи на дорогах путешествие до аэропорта затянулось. Мы долго торчали на взлетной полосе, дожидаясь того момента, когда тюремная охрана передаст нас судебным приставам. На Уайетта Эрпа3 ни один из них не походил. Они ведают перевозками внутри штата государственной собственности, такой как заключенные. Некоторые из них женщины, но только по названию.

Спустя час самолет приземлился на военном аэродроме. Стали выкрикивать фамилии, и некоторые пассажиры сошли. Мое имя не прозвучало. Я был в панике, пока не сообразил, что новозеландец по-прежнему на борту, хотя и выглядит встревоженным. В самолет поднялись новые заключенные и сказали, что мы в Мемфисе. И снова взлет, а через час посадка в аэропорту Оукдейла, путешествие в автобусе и тюрьма, где с нас сняли цепи, обшмонали, накормили и оформили по новой. Я уже предвкушал, что дорвусь наконец до благ цивилизации, которыми теперь обзаводится каждое федеральное исправительное учреждение: теннисных кортов, беговой дорожки и библиотеки.

Оформление — нервный и утомительный процесс, но большинство из нас проходило через него десятки раз. Каждого вновь прибывшего должен осмотреть и проверить тюремный врач и консультант по отсечке. Каждого полагается накормить и снабдить одеждой, которая хотя бы примерно подходит по размеру. На эти, казалось бы, простые действия уходит несколько часов.

Тюремный консультант по отсечке решает, можно или нет поместить новичка к основной тюремной братии. Если нет, вновь прибывшего сажают в карцер, крайне неудобную тюрьму в тюрьме. Причин, по которым заключенного отделяют от остальной тюремной братвы, куча. Иногда он сам требует изоляции, если опасается, что кто-то из старых знакомых может потребовать старый должок за наркотики или карточный проигрыш. Или боится, что его изнасилуют, отберут деньги, примут за стукача. Чаще всего заключенный, ожидающий скорого освобождения, просит об изоляции только для того, чтобы случайно не угодить в переделку. Приходится думать, как уклониться от домогательств. Кроме того, заключенные обязаны работать, и простейший способ увильнуть от принудительного труда — это сесть в карцер. Любой мог попроситься в карцер, только вот угодить туда было легко, а выбраться оттуда — чрезвычайно сложно. Почти всегда именно консультант по отсечке решает, кого куда сажать, и для того, чтобы кого-нибудь засадить в карцер, годятся самые невинные причины: склонность к насилию, попытки побега, связи с бандами, а уж если ты профессиональный преступник, то карцер тебе точно обеспечен. В моем досье было полно мусора вроде абсурдных заявлений о попытках побега, но я не ждал от этого никаких неприятностей, потому что сидеть мне оставалось недолго. Было третье марта, а двадцать пятого меня ожидало досрочное освобождение. Но американский правопорядок далек от здравомыслия.

Несмотря на отчаянные попытки, я не мочился уже больше двенадцати часов. Туалеты в камерах всегда заполнены курильщиками, а я так и не научился справлять малую нужду, когда замотан цепями и деревенщина пристав пялится на мой член, следя, чтобы тот не превратится в опасное оружие или тайник для наркоты. Меня разрывало. Мою фамилию назвали первой. Я отправился в кабинет тюремного консультанта и сразу же заметил на его столе относящийся ко мне лист бумаги, где желтым было выделено слово «побег». «Только не это, — подумал я, — не могут они быть настолько тупыми». Но в душе я знал, что могут.

Так называемую историю побега против меня не использовали, но в карцер все равно засадили. До истечения срока остается меньше тридцати дней, объяснил тюремный консультант, так что нет смысла разводить тягомотину с приемом и введением в курс дела. Наплевать, кто я такой. Правила есть правила.

— Как же мне выйти на иммиграционную службу, чтобы меня депортировали? Как заказать билет на самолет, чтобы улететь из этой ужасной страны, если я не могу звонить по телефону и писать письма?

— Не беспокойся, — сказал консультант. — К тебе придут, все расскажут, дадут позвонить, снабдят марками.

— Они обманывают с такой легкостью.

В камере новозеландец, заметив мрачную мину на моем лице, посочувствовал:

— Обидно... Хорошо, что я встретил тебя, Бритиш. Держись!

Я был так зол. Я направился в туалет, и на сей раз полный курильщиков, которые пялились на мой член. «Да пошли они!..» — подумал я, испуская струю зловонной темно-зеленой жидкости. С тех пор у меня не возникало проблем с тем, чтобы отлить. После нескольких часов во временной камере меня вызвали, застегнули наручники за спиной и отконвоировали к карцеру.

В карцере Оукдейла было порядка сорока камер. Каждого, кто попадал туда, полагалось поставить под душ в клетке и после осмотра (рот, анус и крайняя плоть) снабдить нижним бельем, носками, тонкими шлепанцами (китайского производства) и стерилизованным полукомбинезоном слоновых размеров. Ничего более без борьбы нельзя было добиться. Я давным-давно дошел до той стадии, когда унизительные церемонии перестают тебя волновать. То ли они вконец растоптали мое достоинство, то ли мое достоинство было слишком прочным, чтобы его растоптать или уничтожить...

Большинство тюремных служащих в Луизиане черные. Чернокожий дежурный записал мои отличительные характеристики. Тюремных стражей карцера не интересовало, кто по какой причине туда попал. Не стоило даже пытаться объяснять, что я не совершил никакого дисциплинарного проступка и находился в особом блоке, потому что одной ногой был уже на свободе. Они все это слышали и раньше. Иногда это была правда, иногда нет. И я пошел на обычную уловку — сделался чрезвычайно дружелюбен и вежлив. Иного способа получить книги, марки, бумагу, конверты и карандаш я не видел. Дежурному тюремщику понравился мой акцент, сам он недурно копировал Джона Гилгуда4. Я налегал на оксфордское произношение и обращался к нему «милорд». Его от этого распирало. Естественно, теперь у меня появились книги.

Он закрывал меня на час в библиотечной камере. Порывшись в книгах, я нашел «Повелителя мух», «1984», роман Кена Фоллетта, неизменную Библию, роман Грэма Грина и учебник по математике. Этих книг мне бы хватило на несколько дней и даже больше, окажись мой сокамерник болтливым янки или сумасшедшим. Я разжился бумагой, карандашами и конвертами. Что касается марок и телефонных звонков, тут все решали только тюремные консультанты и их помощники.

Меня перевели в достаточно чистую и пустую камеру, где я нашел привычную обстановку: стальная койка, потрепанный грязный матрац, постоянно мигающая неоновая лампа, загаженный сортир и раковина. За день я устал как собака. Было почти десять вечера. Я почитал и лег спать.