— Теперь в тюряге ты, — фальшиво пропел тюремщик-ирландец, просовывая посудины с кофе, овсянкой и другой якобы съедобной пищей через узкую щель в двери.

Я знал, что должно быть около шести утра. Завтрак в постель. Если бы не разница в часовых поясах, миллионы американских заключенных сейчас жевали бы тот же самый корм. Было холодно.

Если в карцере, или «особом блоке», отбывал наказание хотя бы один несчастный, температуру там поддерживали далекую от комфортной. Заключенный, которого отрядили на уборку, обходил камеры и забирал остатки завтрака через щели. В круг его официальных обязанностей входило также содержать помещения за пределами камер в чистоте и обеспечивать заключенных туалетными принадлежностями. Неофициальные обязанности, «халтура», позволявшая подзаработать, заключались в том, что он поставлял недозволенное (кофе хорошего качества, марки и сигареты), посредничая между покупателями и продавцами запрещенного товара.

— Марка есть? — спросил я, когда он забирал пустую коробку из-под мюслей с изюмом.

— Возможно, — сказал он, — но вернешь две. — Это была обычная тюремная вымогательская «процентная ставка» практически на все.

— Дашь две — верну пять.

Похоже, он мне поверил и одобрительно кивнул головой.

Карцер патрулировали каждые пару часов. Когда проходил кто-нибудь еще кроме дежурных, я стучал в дверь и требовал позволить позвонить, связаться с адвокатом, семьей и посольством Великобритании. Тюремные священники (уполномоченные выслушивать молитвы), психиатры (уполномоченные выслушивать все остальное) и офицеры медицинской службы (уполномоченные раздавать аспирин) по закону должны совершать ежедневные обходы карцера. Они не могут доставить марки или договориться о телефонных звонках, и заключенные, ни у кого не находя помощи, пребывают в постоянном стрессе, теряют рассудок. Следовало набраться терпения. Теперь, когда некому было наблюдать мои неумелые попытки поддерживать физическую форму, я смог продолжить занятия йогой и гимнастикой. И еще у меня были книги. Иногда кто-нибудь приходил и разрешал сделать телефонный звонок. Дежурные приносили по нескольку марок. «Расслабься! — говорил я себе. — Скоро на свободу. Что-то поделывает спецагент Крейг Ловато? Не из-за него ли я снова угодил в карцер? Не собирается ли он приостановить мое освобождение? Он уже и так понаделал дел, столько всего разрушил».

Предки Крейга Ловато, богатые испанцы, обосновались в Америке почти два с половиной века назад и получили в дар от испанской короны около ста тысяч акров, ныне входящих в штат Нью-Мексико. К тому времени, когда родился Крейг, его семья разорилась, и ему пришлось зарабатывать на жизнь. Он пропустил войну во Вьетнаме и движение шестидесятых, которое против нее выступало, и поступил помощником в ведомство шерифа Лас-Вегаса. Он узнал жизнь улиц, когда был патрульным офицером особого подразделения, гонявшегося за нежелательными элементами, узнал, что такое наркотики, когда в ранге детектива боролся с наркоманией, узнал, что такое жизнь и смерть, когда служил в убойном отделе. Году в семьдесят девятом ему захотелось чего-то нового, и он вступил в Управление по контролю за соблюдением законов о наркотиках (DEA), имевшее представительства в шестидесяти семи странах и полномочий больше, чем у КГБ. Одно такое представительство находится в американском посольстве в Мадриде. Туда и отправился в августе 1984 года Крейг Ловато. В это самое время я жил в Пальме, мирно занимаясь своим контрабандным бизнесом. Ловато разузнал, что я не только перевожу наркотики, но и получаю от этого огромное удовольствие. Бог знает почему, от этого он потерял последние мозги и с тех пор гонялся за мной.

В Луизиане нередки дожди, мелкая морось и ливни, и громовые раскаты, просто оглушительные, такие, от которых рвутся перепонки. Час был еще не поздний, но неожиданно потемнело, и полило как из ведра. Четыре часа спустя дождь все еще барабанил. Я отправился спать. Через несколько часов, разбуженный небесной канонадой, я заметил, что пол покрыт десятисантиметровым слоем воды. В воде плавали неизвестные твари, но мне слишком хотелось спать, чтобы их испугаться. Я задремал, слыша сквозь сон, что дождь стихает. Издалека неслось: «Теперь в тюряге ты».

Я посмотрел на пол: вода спала, оставив после себя кишащую массу отвратительных луизианских насекомых; были там разноцветные пауки, диковинные водяные тараканы, большие черви и огромные жуки. Все мои бережно взлелеянные буддийские убеждения в святости любых проявлений жизни куда-то улетучились, и, перед тем как съесть завтрак, я принялся методично убивать ночных гостей, прихлопывая их тонкими китайскими шлепанцами. Вскоре две пустые коробки из-под мюслей с изюмом заполнились трупами насекомых. Кондиционер работал в полную силу. Было очень холодно. Я позанимался йогой, поделал гимнастические упражнения, почитал, но не мог не думать о примитивных формах жизни. Неужели тибетцы и вправду не убивали насекомых, когда строили свои храмы?

— Руки за спину и в щель! — приказали в унисон два надзирателя из-за двери камеры.

Один из них был ирландский певун. На моих запястьях защелкнули наручники. Я вынул руки из прорези. Теперь охранники могли спокойно открывать дверь.

— Тебя хочет видеть иммиграционная служба. Звучит неплохо.

— Могу я помыться, сменить одежду, сходить по нужде, побриться и помыть голову?

— Нет, ты им нужен сейчас.

Певун и его приятель вывели меня на слепящее солнце и препроводили по чавкающей грязи в здание с вывеской СНИ (Служба натурализации и иммиграции). Я сел. С меня сняли наручники. Я услышал, как голос на заднем плане сказал: «Ну, власти его выдали, так что с ним теперь будет: выдворят из страны, депортируют, репатриируют, вышлют или позволят уехать добровольно?»

По крайней мере с 1982 года мне запретили въезжать в Соединенные Штаты. У меня не было визы, и когда в октябре 1989 года меня выдали американским властям, генеральный прокурор США ввез меня в страну условно, чтобы подвергнуть судебному преследованию, признать виновным, вынести приговор и заключить в тюрьму. Быть условно ввезенным совсем не то, что въехать с визой, и хотя мое пребывание в стране в течение более чем пяти лет не составляло тайны для властей, я не считался легально въехавшим на территорию Соединенных Штатов. Формально я числился за пределами Америки, и никакое решение о депортации или выдворении из страны не могло быть вынесено, пока не отпадет причина условного ввоза в Соединенные Штаты, то есть до моего освобождения из заключения. Как иностранный уголовный преступник, я ни при каких обстоятельствах не мог разгуливать по улицам Страны Свободных. И поскольку формально я в страну не въезжал, меня нельзя было оттуда выдворить. Я не въезжал законным порядком, а значит, депортировать меня возбранялось. Однако же срок я почти отмотал, и меня не могли после этого держать в тюрьме.

Я проштудировал все соответствующие законы в юридической библиотеке американской тюрьмы Терре-Хот. В соответствии с Шестой поправкой к Конституции США свободой апеллировать к судам обладали все заключенные. А потому в каждой тюрьме заключенным предоставлялись своды законов, пишущая машинка и возможность излить душу на бумаге. В течение нескольких лет я зарабатывал, составляя для других заключенных прошения в суды США. Я достиг в этом некоторых успехов и даже прослыл знатоком законов, но не имел ни малейшего понятия, что, черт возьми, могли сделать или сделают службы иммиграции. Я не знал никого, кто бы попал в подобную ситуацию. Я очень боялся крючкотворов. Могло случиться что угодно. Я рисковал угодить в кубинские нелегалы.

— Заходи, Маркс. Ты в состоянии достать паспорт и заплатить за билет? Если так, ты можешь избежать судебных разбирательств и покинуть Соединенные Штаты сразу по окончании срока 25 марта.

Какой прекраснейший человек!

— Распишись здесь, Маркс.

Я никогда еще ничего не подписывал так быстро. Подписанное я прочитал позже. Я имел шанс избежать судебных процедур при условии, что раздобуду паспорт и билет в течение тридцати дней. Я знал, что Боб Гордон из британского консульства в Чикаго уже выслал специальный паспорт, а многие из моих друзей и родственников были готовы заплатить за мой билет.