— Купи себе билет с открытой датой вылета в один конец за полную стоимость из Хьюстона до Лондона на рейс «Континентал».

— Я сижу в карцере, и мне не разрешено звонить, — сказал я, — и марок не достать.

— Не беспокойся. Я поговорю с начальником карцера. Твои телефонные звонки сэкономят правительству Соединенных Штатов несколько тысяч долларов. Он согласится. Спроси его, когда вернешься.

С каких пор эти люди стали экономить деньги?

— Вы не могли бы снять меня на паспорт? — спросил я. — Может быть, те фотографии, что я отправил Бобу Гордону, не подойдут. Запасные никогда не помешают.

Вооружившись фотографиями и заверенным документом, я почувствовал себя значительно счастливее, впервые за долгое время. На меня надели наручники и отконвоировали обратно в карцер. Встречал меня начальник.

— Слушай, Бритиш. Мне насрать, что сказали эти долбоебы из иммиграционной службы. Я в этом гребаном месте главный, а не они. У тебя будет один гребаный звонок в неделю, первый — в следующее воскресенье. В понедельник можешь попросить у консультанта несколько марок. Я этим не занимаюсь. А теперь вали отсюда!

Злой и разочарованный, но не сильно удивленный, я вернулся в камеру. Охранник дал мне пару марок. Я написал консулу.

После двух дней йоги, медитации и гимнастики я снова услышал, как из-за двери сказали:

— Руки за спину и в щель!

— Куда меня ведут?

— В Оукдейл-2.

— А где я сейчас?

— В Оукдейле-1.

— А в чем разница?

— Оукдейлом-2 управляет Служба иммиграции. Тебя оттуда депортируют.

Услышав такие новости, я почувствовал себя на вершине мира. До конца заключения оставалось еще две недели. Они что, намерены побыстрее выдворить меня из страны?

Но не успели надеть наручники, как примчался матерящийся начальник карцера с криками:

— Засуньте этого урода обратно в его гребаную камеру! Он нужен заместителю начальника тюрьмы.

Через несколько минут я заметил чье-то недреманное око в глазке.

— Тут журналисты из английской газеты. Хотят взять у тебя интервью. Будешь разговаривать? — рявкнул помощник тюремного начальника.

— Конечно нет!

Как они узнали, что я здесь? Пронюхали, что меня выпускают? И если они в курсе, то кто еще? Не намечается ли международная буря протеста, поднятая DEA, Управлением таможенных пошлин м акцизных сборов Ее Величества, Скотленд-Ярдом и прочими правоохранительными органами, которые так старались упечь меня за решетку до конца жизни? Заместитель начальника тюрьмы протолкнул лист бумаги под дверь.

— Подписывай! Здесь утверждается, что ты отказываешься давать интервью.

Я подписал. Мне нельзя было высовываться, а жаль. В целом журналисты писали о моем тюремном заключении в Америке с сочувствием. Их симпатии, однако, могли заставить власти воспрепятствовать моему освобождению. Я не мог рисковать. Я просунул лист под дверь. Стоявший за дверью удалился, а затем я вновь услышал шум шагов.

— Руки за спину и в щель!

В наручниках и цепях меня швырнули во временную камеру на шесть часов, посадили в фургон, и два охранника, поигрывая автоматическими винтовками, перевезли меня в другую тюрьму, в сотне метров от первой. Там меня бросили в другую пересыльную камеру еще на четыре часа, но на этот раз кроме меня туда запихнули еще восьмерых: египтянина, ганца, четырех мексиканцев и двоих гондурасцев. Ганец и гондурасцы заходились в экстазе: никогда больше им не придется выносить зверства американского правосудия. Египтянин и мексиканец были подавлены, потому что каждый хотя бы раз депортировался из США и незаконно возвращался обратно. Это был их стиль жизни. Пересечь границу, устроиться на нелегальную работу, попасться, провести несколько недель, месяцев, лет в заключении, получая дармовую одежду и кормежку за счет американского налогоплательщика, потом депортация и все заново. Я и забыл, что большинство людей не хотят уезжать из Америки.

— Каково здесь? — спросил я у незнакомых тюремных собратьев.

Как и в любой другой федеральной тюрьме, — ответил один из мексиканцев.

— Я думал, этой тюрьмой заправляет иммиграционная служба, — запротестовал я.

— Нет, ею заправляет Бюро тюрем. Тебе сильно повезет, если увидишь кого-нибудь из службы иммиграции. Парень, это просто еще одна тюрьма.

Меня освободили от наручников, заполнили десятки документов, сфотографировали и сняли отпечатки пальцев, провели медицинский осмотр, ощупали тело и все его доступные наружному исследованию полости, выдали тюремную одежду и определили меня в камеру. Моим сокамерником стал пакистанец, который боролся против депортации, добиваясь политического убежища. В тюрьме томились почти тысяча заключенных разных национальностей: нигерийцы, ямайцы, непальцы, пакистанцы, китайцы, шриланкийцы, вьетнамцы, филиппинцы, лаосцы, испанцы, итальянцы, израильтяне, палестинцы, египтяне, канадцы, жители Центральной и Южной Америки. Большинство отбывали срок за преступления, связанные с наркотиками, и проводили все свободное время, обсуждая будущие сделки.

— В эту страну больше ничего не повезем, — слышал я частенько. — В Европу и Канаду — вот куда надо везти. Там не дадут большой срок, если попадешься. Они не все козлы, как американцы.

Тайно разрабатывались сделки. Многие, я уверен, осуществятся.

Мексиканец оказался прав насчет сотрудников иммиграционной службы. Напрасно я старался. Нам разрешалось звонить, и я связался с консулом Великобритании.

— Да, Говард, ваш паспорт отправили. Родители попросили передать, что любят вас. Они оплатили билет с открытой датой вылета, и его тоже отправили.

В конце концов я нашел сотрудника иммиграционной службы.

— Да, мы получили твой паспорт и билет, но они затерялись. Не дергайся. Мы решаем этот вопрос. Отыщутся.

По всей видимости, билеты и паспорта всех заключенных на какой-то стадии терялись. Нужно было просто ждать и не нервничать. Мы ничего не могли с этим поделать.

Было позволено пользоваться кассетным плеером. Я приобрел себе такой и каждый день отмахивал тридцать километров на беговой дорожке, слушая по радио забытые мелодии. Моя дочь Франческа, которой уже было четырнадцать, регулярно писала мне в тюрьму, что любит проигрывать мою коллекцию пластинок. В фаворитах числились Литтл Ричард, Элвис Пресли, Уэйлон Дженнингс и Джимми Хендрикс. Скоро мы сможем заводить диски вместе, и она познакомит меня с новой музыкой, которую я пропустил. Я загорел, меня одолели ностальгия и скука. За три дня до предполагаемой даты освобождения, 25 марта, я вышагивал по беговой дорожке, слушая новоорлеанского диск-жокея, который восторженно рассказывал о недавно прогремевшей британской группе Super Furry Animals. Ребята были из долин Уэльса. Слушая их, я захотел домой, и вдруг тюремный репродуктор протрещал: «Маркс, 41526-004, зарегистрируйтесь в иммиграционной службе!»

— У нас ваш паспорт и билет, — сообщил сотрудник иммиграционной службы. — К вашему отъезду все готово. Конечно, мы не можем назвать вам точную дату, но это будет скоро.

Настал и прошел день освобождения, минула еще неделя или около того. «Это делишки Ловато, — подумал я. — Он подговаривает дружков из УБН, чтобы меня не отпускали».

В четверг, 7 апреля, Комо, таец, который противился депортации семь лет и уже семнадцать лет гнил в тюрьме, выбежал мне навстречу:

— Бритиш, ты в списке! Сегодня вечером уезжаешь. Около часу ночи. Пожалуйста, оставь мне плеер.

Комо убирал офисы тюремного персонала и поэтому имел доступ к секретной информации. Он уже владел двумя десятками плееров, которые пытался всучить новичкам. Каждому старожилу, мотавшему долгий срок, требовался надежный приработок. Однако новости настолько обрадовали меня, что я тут же отдал плеер.

— Удачи тебе, Комо! Может, увидимся когда-нибудь в Бангкоке.

— Я никогда не поеду в Бангкок, Бритиш. Меня там убьют. Я американец. Останусь здесь.

— Здесь тебя тоже убьют, — сказал я, — но гораздо медленней и болезненней.