Когда он встал и пошел домой, я двинулся следом. Он шел так медленно, словно в его распоряжении было всё время на свете. Мы свернули на нашу улицу, и я увидел, что Ллойд вернулся. Он как раз вытаскивал чемодан из багажника. Кинжал отвязывал что-то от крыши автомобиля. Вел видно не было.

Папа Бритва прошел мимо них.

Я подбежал к Ллойду.

— Рано вернулся.

— Да, — кивнул Ллойд.

— А я болел.

— Правда?

Кинжал отвесил Ллойду подзатыльник.

— Отнесешь это или как?

Ллойд потащил чемодан в дом.

Кинжал взглянул на меня.

— Вот так мечтаешь о чем-то несколько месяцев, — произнес он хмуро, — мечтаешь, строишь планы, надеешься кого-то встретить, что-то сделать. И вот, когда твоя мечта осуществляется, получается просто куча дерьма. Понимаешь, о чем я, Дог?

— Нет, — признался я.

— Ну, так потом поймешь, — он запер машину. — Поверь мне.

Я вернулся домой и заглянул к маме. Она сидела у окна.

— Так и знала, что все кончится слезами, — она покачала головой. — Как всегда. А чего ж еще ожидать? Когда Кинжал уезжает, вечером или завтра утром?

— Вечером.

— Да. Похоже, ты прав.

Я хотел пойти к соседям и поговорить с Ллойдом, но знал, что лучше подождать. Кинжал успокоится только через несколько часов. Чтобы убить время, я решил поболтать с Папой Бритвой. Я постучал в его дверь. Ответа не было. Я заглянул в замочную скважину и увидел, что он ходит внутри. Я постучал еще раз, громче:

— Я знаю, что вы здесь, — я повернул ручку, но дверь была заперта. — Пожалуйста. Откройте. Пожалуйста.

Дверь открылась.

— Ну что тебе? — спросил Папа Бритва нетерпеливо.

— Поговорить, — сказал я.

— О чем?

— Не знаю. Обо всем.

Папа Бритва был взволнован. Верхняя пуговица его рубашки была расстегнута, он обливался потом. Мокрые пряди прилипли ко лбу.

— Послушай, Карадог. Я не хочу говорить. Ни о чем. Понимаешь?

Я заглянул в комнату. Матрас был сброшен с кровати, простыни свалены на пол, ящики комода открыты.

— Вы что-то потеряли? — спросил я.

Папа Бритва прикрыл дверь, высунул только голову.

— Да, — произнес он едва слышно. — Кажется, да.

— А что?

— Не важно.

— Это не зуб?

— Я не хочу говорить про зуб, — ответил он сердито. — Ты что, не понимаешь? Ох, боже мой, это мне урок. Никогда никого не впускай. Слышишь меня, Карадог? Никогда никого не впускай и ничего никому не рассказывай. — Он вытер пот со лба. — Ты… ты ничего не брал у меня в комнате?

— Нет, — ответил я. — С чего бы вдруг?

— Ох, не важно. Не имеет значения. Не стоило и спрашивать. Чушь какая-то. Боже мой. Это должно быть где-то здесь. Просто засунул куда-то и забыл.

Он захлопнул дверь у меня перед носом.

Я немного постоял, послушал, как он мечется по комнате, передвигает вещи, роется. Потом спустился вниз. Мама смотрела телевизор.

— Пойду к Ллойду, — сказал я.

— Подожди еще, — сказала мама. — Ты же знаешь Кинжала.

— Но мне скучно.

— Завел бы других друзей.

Я пошел к соседям, позвонил.

Вел подошла к двери, она была бледная и нервная. Верхняя губа распухла, под глазом синяк. Она была в ночной рубашке, и от нее пахло джином.

— А, это ты, — она впустила меня. — Он у себя. Только не шуми. Кинжал спит.

Я поднялся. Ллойд лежал в кровати, смотрел в потолок. Я сел рядом.

— Я просто хотел на пляж, — сказал он. — Вот и все. Я спросил: "Мы пойдем на пляж?" Мама сказала, что слишком холодно. А отец сказал, что не холодно. И они поссорились. Я сказал, что мне все равно, что делать. Мама предложила посмотреть кино. Потому что очень холодно. А отец сказал: "Почему ты хочешь смотреть кино! Я приехал в этот сраный кемпинг не для того, чтобы смотреть сраные фильмы. И потом слишком жарко, чтобы смотреть сраные фильмы". И ударил ее. Она упала прямо на стол, все чашки разбились. А я прыгнул на отца и схватил его за горло. А он ударил меня. А мама кинулась на него и сказала, чтобы он не смел меня бить. И ударила его. Вот так все и вышло. Все трое. В этом сраном кемпинге. Били друг друга. Кричали. Все вокруг переколотили. Все кувырком. И все потому, что я хотел пойти на пляж.

— Это не твоя вина.

— Нет, моя, — сказал он.

Я засунул руку под матрас и вытащил несколько фотографий.

— Эй, давай-ка лучше поговорим об этом. Какая твоя любимая? Все еще эта?

— Нет, — сказал Ллойд.

— А какая же? Скажи. — Я вытащил все фотографии из-под матраса, разбросал их по полу.

— Вот эта? Где застрелили вьетнамца?

— Нет. — Ллойд сел рядом.

— Вот эта? Девочка с сожженной кожей?

— Нет.

— Ну, тогда вот эта, где голову отрубают?

— Нет. Вот она. — На снимке были четыре американских солдата. Они стояли над телом мертвого младенца. — Вот это моя любимая.

Дверь в комнату отворилась. Вошел Кинжал.

— Услышал ваши голоса, — он посмотрел на Ллойда. — Ну как ты, сынок?

— Нормально, — сказал Ллойд.

Кинжал вошел, закрыл дверь. Замешкался, глядя на нас. Он вдруг показался мне большим ребенком, смущенным, неуклюжим. Потом заметил фотографии, его глаза загорелись, он сел по-турецки на пол.

— Ну и ну. Потрясающе. Где ты их достал?

— В школе, — сказал Ллойд.

— Боже! Ты посмотри на это. Здесь все вены видно. А это! Где ты их прятал, сынок?

— Под матрасом.

Кинжал засмеялся.

— Старые места самые надежные. — Он взял снимок с солдатами и мертвым ребенком. — Ясное дело, американцы его убили, — он усмехнулся. — Они часто так делали. Для них это как игра. Ты посмотри на ребенка. Все кишки наружу.

— Знаю, — сказал Ллойд. — А посмотри на эту. Вот, папа. Посмотри. У него голова отвалилась, кровь так и брызжет.

— Да, верно, — Кинжал положил Ллойду руку на плечо. — А вот эта. Вот уж красавица. Вся кожа сгорела. Ох, мерзость какая. Я тебе рассказывал о своем приятеле, который сгорел?

— Нет.

— Ну, все лицо у него сгорело. Ничего не осталось. Ни ушей, ни носа, ни губ, ни глаз, ничего. Вся голова как жеванная ириска. Его забрали в больницу и засунули голову в пластиковый мешок. Просто, чтобы не развалилась. Кто-то на буровой его сфотографировал. Я попробую тебе достать. Ну-ка, посмотрим, что у тебя там еще за фотографии.

И прежде чем мы могли его остановить — прежде чем поняли, что его надо остановить — он вскочил и поднял матрас.

И замер.

У меня сперло дыхание.

Медленно Кинжал вытащил журнал. Перелистнул страницы.

— Господи Иисусе. — Он весь затрясся. — Что это, сынок?

Я взглянул на Ллойда. Никто из нас не произнес ни слова. Я слышал, как тикают часы. Очень громко.

— Я тебе задал вопрос, — Кинжал повертел журналом перед носом Ллойда. — Эта мерзость — твоя?

Ллойд не отвечал.

— Мерзость, — рявкнул Кинжал. — Меня чуть не вырвало. Еще раз спрашиваю, — лицо Кинжала налилось кровью, — это твое?

— Нет, — тихо произнес Ллойд.

— А чье же?

— Мне дал Дог.

Кинжал уставился на меня.

— Ах ты грязный сучонок! — он схватил меня за волосы и поставил на ноги. — Как ты посмел принести это в мой дом? Показывать моему сыну?!

Ллойд вцепился ему в руку и закричал:

— Оставь его в покое!

— Я его оставлю в покое! — Кинжал не выпускал мои волосы. — Я оставлю его в покое. Да я из него дух вышибу. — Он вцепился в мои волосы еще крепче.

Мой череп словно подожгли. Я представил, как кожа рвется в клочья и скальп слезает, точно кожура с апельсина.

— Это не мое! — закричал я. — Не мое!

— А чье же? — рявкнул Кинжал.

Открылась дверь и вошла Вел. Ее лицо блестело от крема.

— Что тут за шум?

— Вот! — Кинжал швырнул журнал к ее ногам. — Эта мерзость!

Вел подняла журнал. Одного взгляда на обложку было достаточно.

— Откуда это, Кинжал?

— Это нам Дог расскажет. Ну, кто тебе его дал?

— Отвечай, — сказала Вел.

— Это… это… — начал заикаться я.

— Продолжай, — приказал Кинжал.