Я кивнул.

— Говорят, наркоманы распространяют СПИД через шприцы, — сказал отец. — И знаешь, что еще? Теперь они говорят, что заключенные в тюрьмах находятся в группе риска из-за того, что вступают в гомосексуальные отношения. — Отец покачал головой. — Когда я был молодым, нам говорили, что в тюрьмах нет гомосексуализма. Говорили, что мужчины не хотят этим заниматься. А оказывается, они это делают постоянно. — Отец медленно жевал пирог. — Так что выясняется: никогда не верь тому, что тебе говорят.

Отец вернулся в гостиную.

Мама покачала головой: — Иногда я не понимаю и половины того, что он говорит. А знаешь, почему он попросил пирога?

— Почему?

— Это чтобы показать, что он не наелся за обедом.

— Да нет, с чего ты взяла? — я продолжал есть пирог.

— Ох, ты просто его не знаешь.

— Может, ты тоже его не знаешь. Это вроде тех интервью, которые я давал, когда вышла книга. Я готовился к встрече с журналистами, готовился рассказать о романе и своей работе, а первым делом меня спрашивали: "Правда ли, что вы неразборчивы в связях?". Культ сплетен, вот это что.

Неожиданно коронка на моем переднем зубе слетела. Что-то хрустнуло, меня пронзила раскаленная боль.

Я плюнул в ладонь.

Мама в ужасе смотрела на меня.

— Это коронка, — прошепелявил я сквозь дырку в зубе.

Мама чуть успокоилась.

— Я тебе не говорила. В прошлом году я лишилась половины зубов. Упала с лестницы. Я не хотела тебе говорить, чтобы не расстраивать.

— Прополощи рот, — продолжала она. — Мне сначала показалось, что там была булавка.

Я пошел в ванну. Когда я вернулся, мама ставила чай.

— Ну как?

— Лучше, — я осторожно прикоснулся ко рту.

— В любом случае, это ведь не так, правда?

— Что? — переспросил я.

— Что ты неразборчив в связях?

Мы называли его Папа Бритва. Мама придумала это прозвище, потому что он очень долго брился. По утрам, когда он спускался, яичница была уже холодная.

— Что ж вы так долго? — спрашивала мама. — Почему бы не отпустить бороду или еще что-нибудь придумать? Тогда успеете поесть горячее.

— О, дорогая моя, нет, — ворчал он. — Боже мой, ни за что. Совсем это ни к чему. Бороды — для стариков. Пятьдесят — еще не старость. По крайней мере, я себя старым не чувствую. Вы считаете, это старость, миссис Вашингтон?

— Разумеется, нет. Столько лет как раз было бы бедному Джейку, будь он с нами, упокой Господи его душу.

Джейк, мой отец, бросил нас и ушел к другой женщине. Маму это страшно подкосило. Три месяца она не вставала с постели и все время плакала. Вел, наша соседка, ухаживала за ней. Иногда маму приходилось кормить из ложки, как младенца. Как-то раз Ллойд, сын Вел, увидел маму, сидевшую перед телевизором и со слезами снова и снова повторявшую отцовское имя.

— У нее слюна течет, — заметил Ллойд. — Она сошла с ума?

— Не знаю, — ответил я.

— Моя мама говорит, что твоей досталось больше, чем полагалось.

— Чего полагалось?

— Не знаю. Жизни, наверное.

Мне было двенадцать, когда нас бросил отец. Ллойд был на несколько месяцев старше. Пока мама болела, за мной ухаживала Вел. Готовила, стирала одежду.

— Зачем нужны мужики? — сказала как-то Вел, застелив мамину постель. — Они нас за людей не считают. Я забочусь о твоей маме лучше, чем этот так называемый муж. Он только о себе и пекся. Я ей с самого начала говорила.

Мама болела три месяца. Я даже начал беспокоиться, станет ли ей когда-нибудь лучше. И вот как-то раз я пришел из школы, а мама была на ногах, одетая, все в доме было прибрано, на плите тушилось мясо. Мама поцеловала меня, спросила, как дела. Казалось, она вовсе и не болела. А когда она заговорила об отце, это был задумчивый, меланхоличный тон, словно он уже умер и похоронен.

— Пришла пора ему уйти, упокой Господи его душу, — говорила она. — Такие вещи нам ниспосланы в испытание. Как-нибудь переживем. Конечно, с деньгами будет немножко труднее. Придется обойтись без излишеств. Но ты уже большой мальчик, я знаю, ты поймешь. Вот почему я решила взять жильца.

Вскоре зашла Вел позвать меня на обед, но мама сказала:

— Я уже приготовила.

Вел изумленно уставилась на маму.

— Да, — подтвердила мама. — Мне уже лучше.

— Но… не может быть, — произнесла Вел.

— Почему ж не может?

— Просто невозможно. Вчера вечером ты была, как зомби. Что случилось?

— Сама не знаю. — Проснулась утром, и все вокруг другое. Не спрашивай меня, как и почему. Вот думаю, какой же дурой я была все эти три месяца, позволила этому головастику разрушить мою жизнь. Ушел, и черт с ним.

Вел вернула маме ключи.

— Так теперь они мне не нужны.

— Спасибо. Увидимся завтра.

Когда Вел ушла, мама села в гостиной сочинять объявление о сдаче комнаты. Это заняло у нее почти весь вечер. Закончив, она показала объявление мне.

— Надеюсь, нам не попадется какой-нибудь проходимец.

На следующий день, как только объявление появилось в местной газете, к нам пришел человек средних лет. Толстый, лысый, тщательно выбритый, с мягкой розовой кожей и водянистыми глазами, он был похож на гигантского младенца. Робким голосом гость объяснил маме, что человек он спокойный, друзей у него нет, занимает ответственную должность в банке, неприхотлив в еде, чистоплотен, опрятен и никаких хлопот с ним не будет. На маму этот робкий, покорный банковский служащий вроде произвел хорошее впечатление. Она угощала его чаем и бутербродами с лососем.

— Вы так похожи на моего бедного покойного мужа, — говорила она. — Он был таким же джентльменом. Обходился со мной, как с королевой. Каждое утро завтрак в постель, какао и пирожные по вечерам. Холил меня и лелеял. Я никогда ни в чем не нуждалась, когда мой Джейк был здесь. Вы были женаты?

— Нет. Никогда, миссис Вашингтон.

— Давайте я покажу вам наши свадебные фотографии. Так легче познакомиться, правда ведь?

— О да, — подтвердил он мягко. — Спору нет.

Часами она перелистывала страницы сувенирного альбома. Тяжелый том в шелковом переплете, каждый снимок неразборчиво подписан разноцветным курсивом. Незнакомец изображал заинтересованность, кивал, издавал все подобающие звуки, подавлял зевки. Мама рассказала историю своей жизни, изобразив отца любящим, великодушным и преданным. Она бы никогда не пустила в дом незнакомца, если б не его смерть. Услышав вопрос, от чего он умер, она потянула нитку бус и, не моргнув глазом, вымолвила:

— Сердце.

Застенчивый клерк переехал к нам на следующий день. Все его пожитки умещались в одном пухлом чемодане. Вел он себя робко и отстраненно вежливо. Иногда присаживался поговорить с мамой, но со мной заговаривал редко. Часто даже уходил из комнаты, стоило мне войти.

Я описал его Вел.

— Надеюсь, твоя мама понимает, что делает, — сказала она. — Я так точно никогда бы не пустила в дом незнакомца.

— Мама говорит, нам деньги нужны, — объяснял я.

— Есть вещи поважнее денег. К тому же, мне кажется, он похож на совратителя малолетних.

— С чего вы взяли?

— Да так, ерунда. Просто держись от него подальше. Тебе уже скоро тринадцать. Достаточно для таких типов.

На следующий день Вел с мамой закрылись на кухне и долго говорили. Я наблюдал за ними. Хотя слов было не разобрать, я понял, что речь идет о чем-то печальном, потому что Вел плакала. Мама гладила ее по голове. Когда она заметила, что я наблюдаю за ними из коридора, она крикнула «Уходи», так что я пошел к соседям поиграть с Ллойдом.

— Посмотри, что у меня есть, — Ллойд вытащил из-под матраса несколько фотографий.

Он разбросал снимки по полу и ухмыльнулся.

— Круто, а? Я их прячу от мамы с папой, им может не понравиться.

Я поднял снимок.

— В школе у одного парня есть и получше. Хочу поменяться, — сказал Ллойд.

— Да тут ничего не разберешь, — я показал ему снимок.

— Все очень просто. Это солдат во Вьетнаме. Видишь? И у него оторвана рука. Ясно? Смотри сюда. Тут у него все вены и кости. А здесь… здесь все в крови. Но он еще жив. А вот тут, — он взял другой снимок. — Тут у солдата что-то на шее. Видишь?