Рыбка на крючке, как говорила Куколка, когда на ней останавливался взгляд клиента.

Мэри не ела весь день. Она не могла потратить свои последние гроши, не зная, когда у нее снова появятся деньги. Она притворилась больной, но, кажется, Ниблетт видел ее насквозь. В прежние времена они с Куколкой могли прожить едва ли не полнедели на нескольких пинтах вина и дюжине устриц из Эссекса, но Магдалина ослабила волю Мэри. Она забыла, как это — обходиться без пищи. И поэтому сейчас должна была забыть о своем намерении бросить старое ремесло.

В полночь Мэри сидела на скрипучей кровати в «Свон-Инн» в Колфорде. Здесь, как и везде, праздновали Двенадцатую ночь: то и дело раздавались звон колокольчиков, барабанная дробь и взрывы смеха. Когда валлиец снял парик, оказалось, что она выше его, и ему приходилось смотреть на нее снизу вверх. Точно не женат, отметила Мэри коричневые потеки на рубашке. Она вздрогнула. В комнате было так холодно, что ей не пришлось притворяться. Ее небольшая крепкая грудь, видневшаяся из-под сбившейся белой косынки, была покрыта мурашками; из-под красной ленты выбивались волосы. Мэри опустила глаза и уставилась в пол, на грязные щели между досками.

Она всхлипывала и уверяла, что только отчаянное положение заставило ее просить помощи у совершенно незнакомого джентльмена.

— Если бы только я не потеряла кошелек своей хозяйки… или кто-нибудь нашел его и отдал мне… если бы мистер Ниблетт не был таким жадным и позволил мне отдать ему деньги потом… если бы вы, сэр, одолжили мне немного, только чтобы заплатить за проезд, клянусь своей честью, я вернула бы вам все до последнего пенни, только бы добраться до дому… пусть дьявол заберет мою душу, если я вру…

Как легко. Слишком легко. Мэри посмотрела валлийцу прямо в глаза, пылающие и слегка влажные. Когда он осторожно занес руку и опустил ее на засаленное стеганое покрывало за ее спиной, она еле удержалась, чтобы не ударить его. Как может взрослый мужчина позволять так себя дурачить? Должно быть, ему показалось, что разом наступили и Рождество, и Новый год, и все праздники вообще. Девушка такого нежного возраста, такая одинокая, такая беззащитная. Теплая и смирная… возможно, она даже не будет возражать…

Но Мэри знала, как ведут себя приличные девушки. Как только толстые пальцы валлийца коснулись ее корсета, она набрала в грудь воздуха, как будто готовилась закричать, и он вынужден был зажать ей рот ладонью. Ее горячее дыхание жгло его пальцы. Он и не думал заходить так далеко, но ее косынка совсем развязалась, и маленькие грудки дрожали, словно испуганные кролики… и он уткнулся в них лицом, всего на мгновение.

Ей было ясно, что валлиец не делал этого уже много лет. С ним нужно поосторожнее, подумала Мэри. Как бы его не прикончить. Его немолодое сердце билось, словно рыба, вытащенная на берег. Ее фижмы вздыбились, словно протестуя, пена нижних юбок накрыла его колени.

— Но, сэр! — прошипела Мэри сквозь пальцы. — Но, сэр!

Чтобы погасить свечу, ему пришлось дунуть на нее целых три раза.

Валлиец был тяжелым, словно мешок с углем, но Мэри решила дать ему немного поспать и не будить сразу. Она бы с удовольствием проверила его кошелек, чтобы знать, сколько потребовать, но не могла до него дотянуться. Снизу донесся припев песенки о трех царях, у которых было кое-что в седельных сумках, затем грохот и громкий смех. В прошлом году Мэри с Куколкой провели этот вечер в театре, а потом отправились праздновать на Биржу, останавливаясь по пути в каждой лавочке, чтобы отведать традиционного пирога. Но сейчас она не могла думать о Куколке. При мысли о том, что тело Долл Хиггинс по-прежнему лежит в тупике за Крысиным замком, Мэри начинала трястись — а она не могла себе такого позволить. Вместо этого она стала представлять себе, какой завтрак закажет завтра утром.

За грязным окном забрезжил рассвет, и ее желудок заурчал так мощно, что валлиец наполовину проснулся. Он завозился и свернулся калачиком, словно собака. Мэри начала всхлипывать. Сначала слезы не шли, но она раскрыла глаза пошире, чтобы в них защипало, подумала о Куколке и заплакала по-настоящему.

Валлиец открыл глаза. Мэри заметила, что его лицо побелело от волнения. Она вывернулась из-под него и уселась на самый край кровати. Нет-нет, она не останется здесь ни на минуту. И свое имя тоже не скажет. Сквозь пальцы она увидела, как валлиец спешно застегивает панталоны. И какие еще полкроны!

— Вы меня обесчестили!

— Боже мой, тише, пожалуйста, тише.

— Как вы смеете предлагать мне деньги! Покупать мое молчание! — шепотом крикнула Мэри. — Видите, до чего вы меня довели! И все потому, что я поверила в уэльсскую честь!

Это попало точно в цель. Пока валлиец возился с кошельком, Мэри усмотрела на простыне красноватое пятно. Должно быть, это было вино, потому что месячные не приходили к ней с того самого дня, как она побывала у Ма Слэттери. Но этот простофиля конечно же не поймет разницы. Дрожащим пальцем она показала на пятно и зарыдала еще громче.

— Клянусь, я все возмещу, только перестань плакать! Тише!

Он дал ей еще десять шиллингов за потерянную девственность. Мэри передернула плечами, не давая к себе прикоснуться.

— А что, если будет ребенок?

Эти слова обожгли валлийца, словно удар кнута. Его брови почти сошлись на переносице.

Мэри вышла из комнаты с фунтом стерлингов в кармане. Она едва сдерживала смех.

Весь день в дилижансе она разыгрывала убитую горем деву. Валлиец сидел между двумя пыльными каменщиками и смотрел на свои сапоги. Его парик перекосился еще сильнее, а щеки покрывала седая щетина.

Сегодня дорога почти ничем не отличалась от полей, в которых она была проложена. Один раз им попалась такая глубокая рытвина, что фермер пожелал выйти и осмотреть ее. Он влез обратно в карету в мокрых грязных сапогах и сообщил, что в яму провалился осел.

— Вот ведь… осел, — сострил он, поглядывая на Мэри.

Она притворилась, что ничего не слышала. У нее были деньги и полная сумка одежды, и она чувствовала себя совершенно счастливой.

В окне появилось перевернутое лицо Ниблетта.

— Всего час до Монмута! — весело крикнул он.

Однако, на взгляд Мэри, было не похоже, чтобы откуда-нибудь из этой пустыни вдруг появился город. Она всегда представляла мир плоским, но эта земля вздымалась и опускалась, бугрилась и снова проваливалась, как будто под ее замерзшей коркой ворочался беспокойный великан. Кроме борозд, оставленных другими колесами, на холме, что они огибали, не было никаких других следов человеческого присутствия. Больше всего ее тревожили вороны. Она и понятия не имела, что на свете столько ворон. На окраинах города должно быть полно воробьев или чаек, но за последний час Мэри не видела ничего, кроме ворон, и не слышала ничего, кроме их полузадушенных, но пронзительных криков.

Дилижанс поравнялся с усыпанным валунами полем. Начинало слегка смеркаться. Мэри испустила длинный прерывистый вздох и попросила валлийца одолжить ей его письменные принадлежности. Он тут же передал ей коробку с перьями, чернилами и бумагой. Интересно, не удивило ли его то, что она умеет писать, подумала Мэри. Кое-как устроив лист на коленях, она приступила к своему нелегкому заданию. «Моя дарогая падруга Джейн», — вывело перо. Валлиец не спускал с нее взволнованного взгляда. Ничего, пусть попотеет. Погрызет ногти. Да-да, она вполне может написать жалобу и обвинить его в изнасиловании. Вчера он не думал о последствиях и не задавал никаких вопросов, так пусть побеспокоится сейчас.

Дорога больше напоминала канаву. Ниблетт сошел с козел и повел лошадей под уздцы — они спускались с поросшего лесом холма. Карета сильно накренилась, и на мгновение Мэри испугалась, что сейчас она вырвется и унесется в лес, словно раненое животное. Она покрепче взялась за перо. «Моя дарогая падруга Джейн, я пишу тебе это писмо прибывая на смертном одре». Мэри не делала ошибок в письме, но сильно сомневалась в грамотности Сьюзан Дигот, а то, что она сочиняла сейчас, должно было являть собой предсмертное послание матери к Джейн Джонс. Ее немного затошнило от тряски, и она на минуту подняла голову. Тощая, похожая на собаку овца нюхала ручеек, пересекавший дорогу. Вода в нем была коричневой.