— Может быть, позвать Дэффи, чтобы он поправил твой парик, дорогой? — спросила миссис Джонс.

Он покачал головой, уселся перед зеркалом и взял в руки гребенку.

Наверное, зарабатывай он хоть десять тысяч фунтов в год, мистер Джонс всегда будет сам заботиться о своем парике. Она ни разу не слышала, чтобы он сказал «мне нужно».

Через неделю мистер Джонс решил, что новая служанка справляется совсем неплохо. Иногда она бывала немного дерзкой, но чего еще ожидать от девушки, которая выросла на улицах большого города. Он слышал, что непочтительность там сродни всеобщей болезни.

Как правило, Мэри Сондерс убирала в доме или работала вместе с хозяйкой, но миссис Джонс то и дело посылала ее в корсетную мастерскую с каким-нибудь сообщением или вопросом. Мистера Джонса немало забавлял тот факт, что девчонка, судя по всему, ни на секунду не забывала о его отсутствующей ноге и это ее заметно смущало. Она то и дело бросалась ему на помощь, что-нибудь достать или принести, так чтобы ему не нужно было вставать. Вероятно, боялась, что он споткнется о выступающую доску пола и грохнется оземь. Мистер Джонс отмахивался от нее и с огромной охапкой корсетов в руках прыгал в другой конец комнаты. Его голова почти касалась невысокого потолка.

— Найди лучше того, кому и правда требуется твоя помощь.

Это были его любимые слова.

Один раз Мэри застала его за работой. Подогнув ногу, мистер Джонс сидел за маленьким низким столиком, а перед ним были сложены прозрачные пластины китового уса. Столик был весь исцарапан, как будто его драл дикий зверь. Мистер Джонс отрезал от пластин узкие полоски и обстругивал их ножом. Готовые полоски он веером раскладывал на коврике рядом с собой. Получавшийся узор напоминал ему скелет какой-нибудь странной звездообразной рыбы.

— Сколько же полосок вам нужно?.. — спросила Мэри и торопливо прибавила: — Сэр.

Мистер Джонс поднял голову.

— Сорок, — с улыбкой ответил он. — По меньшей мере сорок.

Несколько минут она стояла у него за спиной и молча наблюдала, как он работает. Он почти чувствовал ее взгляд на своих руках.

— Я думала, они должны быть одинаковой формы, — пробормотала она.

Мистер Джонс рассмеялся:

— Девочка! Разве человек — это прямоугольник?

Она недоуменно посмотрела на него. Да знает ли она это слово, усомнился мистер Джонс. В конце концов, она получила всего лишь женское образование.

— По-твоему, я делаю коробки? — спросил он.

Мэри неуверенно улыбнулась.

Мистер Джонс вздохнул, хотя, по правде говоря, рассказывать с своей работе доставляло ему огромное удовольствие. Он взял незаконченный корсет для миссис Бродерик.

— Нам нужны крепкие вертикальные полосы, чтобы ужать живот, и диагональные вот здесь, где ребра. — Он погладил двойной шов, проходящий вдоль каждой полоски. — Теперь вот тут, сзади, требуются тонкие горизонтальные полосы, чтобы сгладить эти некрасивые лопатки. Не говоря уже о широких изогнутых полосах впереди, чтобы приподнять и сделать пышнее грудь.

Мэри отвела глаза, и он вдруг вспомнил, что говорит с пятнадцатилетней девочкой.

— Таковы требования моды, — быстро продолжил мистер Джонс. — Вырез платья становится все глубже с каждым годом. Некоторые мастера, что делают корсеты, используют для переда стальные полоски, — добавил он. — Но, по моему мнению, китовый ус ничуть не хуже, к тому же он более гибкий.

Она по-прежнему не решалась поднять взгляд. Может быть, она одна из этих чудных современных девушек, жертв собственной скромности?

— А сколько тут швов? — тихо спросила она.

— О, некоторые нерадивые люди обходятся всего пятью или шестью. Но я считаю, что их должно быть не меньше десяти, иначе это просто стыд. — Он потрогал корсетные лямки. — В лямки я тоже вставляю китовый ус. Именно такие маленькие штришки выделяют хорошую работу из сотен других. Великий мастер Козинс, из Лондона…

— Как корсет может выделяться из других, если его никто не видит? — перебила Мэри.

Мистер Джонс слегка улыбнулся.

— Те, у кого есть глаз, всегда видят форму, и не важно, сколько корсажей и жакетов надето сверху.

— Как будто одежда стеклянная? — завороженно спросила она.

— Именно. Французы называют нас tailleurs de corps, портные тела. Мы художники, которые работают с костью. Хотя, строго говоря, китовый ус — это что-то вроде огромных рыбьих зубов. — Он положил маленькую щепочку ей на ладонь. — Некоторые мастера, те, что подешевле, берут гусиное перо или дерево, но мне кажется, нет ничего лучше настоящего гренландского товара.

Мэри распахнула глаза.

— Ты когда-нибудь видела кита, Мэри?

— Нет, сэр. В Лондоне нет китов.

— В Монмуте тоже нет, — хмыкнул он. — Я хочу сказать, кита на картинке.

Опершись на руки, он тяжело встал. Девчонка торопливо отступила назад, словно опасалась, что они столкнутся. В два прыжка мистер Джонс добрался до маленького книжного шкафа, открыл его и достал толстый журнал в позолоченном переплете. Пролистав страницы, он нашел нужную картинку и показал ее Мэри. Толстое чудовище бороздило волны. Мистер Джонс постучал по линии, обозначавшей берег.

— Гренландия, — сказал он. — Три месяца пути отсюда.

Мэри взглянула на картинку. Только когда мозолистый палец хозяина указал на изображенную рядом маленькую лодочку с крошечными человечками, до нее дошло, каковы размеры кита на самом деле. Она тихонько охнула.

— Говорят, его зубы пятнадцать футов длиной, Мэри.

— Правда?

— Не знаю. — Мистер Джонс задумчиво посмотрел на картинку. — Надеюсь, что да.

Мэри сказала, что, пожалуй, пойдет, поскольку не желает отвлекать хозяина от дела, но он заверил, что сейчас ему не помешает помощь. Дэффи не было дома, он развозил заказчикам чулки. Поэтому Мэри пришлось держать длинную полоску китового уса, изогнутую наподобие лука, пока мистер Джонс вшивал ее в предназначенный для нее узкий карман. Он заметил, что руки у лондонской девчонки на удивление крепкие и совсем не дрожат.

Беспокойнее всего она чувствовала себя днем. Иногда хозяйка замечала это и посылала Мэри куда-нибудь с поручением под предлогом того, что «Эби сегодня выглядит уставшей, не правда ли?». Сама же Эби в эти дни работала только по указке и выполняла лишь самые необходимые задания. На лице у нее при этом появлялось упрямое ослиное выражение, которое Мэри прекрасно понимала. «Пусть лондонская девчонка сделает» — вот что означали гримасы негритянки.

Но Мэри была только рада лишний раз выбраться из дома. Сегодня у нее был целый список дел, который пришлось держать в голове, — и заканчивался он «половиной фунта кофе из бакалейной лавки, и смотри же, не забудь попросить их записать его в долг до пятницы». Смотри же. Так всегда говорила ее мать. Но в отличие от Джейн Джонс Сьюзан Дигот всегда указывала на какое-нибудь несчастье: что-то пролитое, или сломанное, или еще один несчастливый день.

Грязный снег сгребали прямо к стенам домов. За те несколько недель, что Мэри прожила в Монмуте, Инч-Лейн сузилась до размеров ее юбки. Неужели эта зима будет длиться вечно?

Здесь не было тротуаров, как в Лондоне, и приходилось пробираться прямо сквозь мусор и дерьмо, выглядывавшее из-под снега. Миновав Инч-Лейн, Мэри обнаружила, что находится в самом сердце Монмута, точно между благородными домами на Уайткросс-стрит и вонючими маленькими хибарами. Такая теснота не переставала ее удивлять: знать и бедняки жили не больше чем в двух минутах ходьбы друг от друга. Все дома были выбелены известью; медные ручки дверей сияли.

С самого первого дня Мэри настороженно вглядывалась в прохожих на улице, боясь наткнуться на того самого валлийца, с которого она содрала целый фунт на постоялом дворе в Колфорде за якобы потерянную невинность. Но он не встретился ей ни разу. Должно быть, он жил не в Монмуте, а где-нибудь на ферме за горами, решила она.

Она уже выучила названия дюжины улиц — да больше в этом крошечном городке, зажатом между двумя речками и закованном в снега, кажется, и не было. Там, за излучиной, где тоненькая Монноу встречалась с полноводной Уай, простирались луга Чиппенхэм-Медоуз. По словам Дэффи, местные жители любили прогуливаться там летними вечерами. Но лето представлялось ей чем-то ненастоящим. В этой части света время стояло на месте. В доме на Инч-Лейн на стенах все еще висели ветки хвойных деревьев, которыми комнаты украшали к Рождеству.