Время от времени до меня доходили обрывки разговоров о знаменитом монастыре, расположенном на Соловецких островах, которые лежали примерно в тридцати милях к северо-востоку от Попова Острова. Я знал, что наши военно-морские силы разрушили телеграф, принадлежащий монахам, но, поскольку Соловки не были подчинены кемскому командованию, благополучие монастыря меня не очень волновало.

Однажды утром я был крайне удивлен, обнаружив, что в штабе меня поджидают три достопочтенных благочестивых человека с письмом от архимандрита, т. е. архиепископа Соловецкого монастыря, в котором содержалась просьба обеспечить защиту на зимние месяцы, когда по льду Белого моря с материка к ним смогут с легкостью добраться банды вооруженных бандитов. Он писал, что у монахов нет ни физической защиты против насилия и агрессии, ни навыков обращения с оружием, несмотря на то, что у монастыря имелась полностью укомплектованная батарея современных двенадцатифунтовых орудий, подаренная им царем, и не могли бы мы прислать батальон британских солдат, во имя всего святого! Выразив сожаление по поводу того, что в настоящее время у нас не было запрошенного числа солдат, я сказал, что мы постараемся сделать все возможное, чтобы найти выход из этой ситуации, и высказал свое твердое мнение, что батарея, скорее всего, станет желанной добычей для людей со злыми умыслами, которые могут напасть на монастырь, чтобы захватить ее и использовать совершенно не по назначению, и что эти орудия следует поручить нашей опеке в Кеми, в то время как для монастыря их отсутствие будет означать большую безопасность. Я решил, что эмиссарам совершенно излишне знать о реальной численности британских частей в Кеми, которая в то время составляла около 250 человек. В результате длительных переговоров между нами и архимандритом мы отправили на Соловки Славяно-Британский Легион, состоявший исключительно из русских, который должен был защищать монахов в течение опасных месяцев, а взамен архимандрит должен был перевезти батарею двенадцатифунтовых орудий в Кемь. Однако мои мечты о Королевской ирландской карельской конной артиллерии так никогда и не материализовались. Об орудиях узнал генерал Айронсайд[29] и до того, как их успели отправить, заявил на них права архангельских сил. Архимандрит, проявив изрядный дипломатический талант, сыграл на противоречиях между Архангельском и Кемью, и мне кажется, что в конечном итоге он сохранил их за собой. Спор за эти орудия принял настолько серьезный оборот, что генерал Айронсайд лично приехал из Архангельска в Кемь, чтобы «обсудить эти вопросы». С ним было сложно спорить по многим причинам, но в первую очередь из-за его личных качеств, если не принимать во внимание старшинство по званию. Когда следующей весной вскрылось море, из Кеми на Соловки был отправлен маленький пароход, чтобы забрать оттуда нашу охрану. Я воспользовался этой возможностью, чтобы принять многочисленные приглашения архимандрита в гости и лично поблагодарить его за отличное отношение к своей охране, а также за добрые пожелания и копченого лосося, которого он часто посылал к нашему столу. Корабль двигался медленно, так как ему приходилось постоянно маневрировать, обходя льдины, и у нас имелось много времени, чтобы изучить цель нашего визита с расстояния в несколько миль. Земля была низкой и тщательно возделанной, почти без деревьев, и взгляд сразу останавливался на самом монастыре, который по площади занимал много акров и был окружен серыми, мрачными и неприступными стенами с бойницами. По углам стен стояли массивные башни, также с бойницами, через которые простреливались все мертвые зоны. Это был настоящий город-крепость. Его вид оживляли десятки стройных белых башенок, покрытых ярко-зеленой медью, которые поднимались над стенами, и огромный византийский купол собора, доминировавший над всем островом. В солнечную погоду его можно было увидеть с моря с расстояния во много миль.

Приблизившись, мы увидели добротно построенный волнорез, за которым скрывалась гавань, вмещавшая четыре или пять пароходов средней грузоподъемности и целый флот рыбачьих лодок, принадлежавших монастырю. О том, что здесь останавливаются и более крупные суда, свидетельствовал сухой док и несколько подъемных кранов на пристани.

После того, как послушники с выбритыми макушками в коричневой одежде и в русских сапогах вместо сандалий пришвартовали наш корабль к пристани, нас поприветствовала группа священников в черном платье, на головах которых были обычные высокие черные головные уборы, закреплявшиеся длинными черными лентами. Меня с Менде (моим переводчиком) провели по длинному разводному мосту через ров, затем сквозь массивные железные двери в большой каменный зал без каких-либо украшений или мебели и далее по нескольким каменным коридорам к самому архимандриту.

Он ждал нас в светлой солнечной комнате, где из мебели был лишь чистый, без единого пятнышка стол из светлого дерева и несколько деревянных стульев; впрочем, от любой комнаты, где присутствовал архимандрит, оставались лишь самые смутные воспоминания. Его общество производило неизгладимое впечатление. Высокий мужчина, одетый в простое черное платье и в высоком головном уборе, соответствовавшем его положению, — единственным, что разбавляло черный цвет, был золотой русский крест, висевший на шее, — он не нуждался ни в каких знаках отличия, чтобы в нем признавали лидера и руководителя величественной и древней организации. Я никогда не встречал человека с таким необычайным личным магнетизмом. Абсолютно черная борода окаймляла его мертвенно-бледное лицо, а глаза, передававшие больше доброты и расположенности, чем способно любое слово, создавали впечатление глубокого интеллекта и знаний, подобных которым я не видел ни у одного человека. Он излучал вокруг себя атмосферу абсолютного спокойствия.

В тот момент я еще не понял, что он мог читать мои мысли, как открытую книгу, — осознание этого пришло внезапно, когда я обнаружил, что он все время отвечает на вопросы, о которых я подумал, но еще не успел задать. Мне пришло в голову, что эта способность делает меня уязвимым в случае переговоров по поводу орудий или по любым другим интересующим меня вопросам.

Мы в полной мере ощутили гостеприимство архимандрита за его столом, на который подали превосходно приготовленную рыбу, свежий хлеб и молоко, в то время как наш хозяин, питавшийся один раз в день, ограничился тарелкой сычужка. Он рассказал нам много интересных фактов, связанных с историей монастыря, который был основан в десятом или одиннадцатом столетии и был вторым по значимости в Российской империи. Всего в нем находилось 1200 монахов, но сейчас здесь осталось жить менее половины от этого числа, хотя было много послушников, трудившихся на фермах, на рыбачьих лодках, на пароходе или занимавшихся другой работой или ремеслом. Было видно, что только для поддержания зданий монастыря в таком прекрасном состоянии требовалось много постоянных работников. Кроме того, вся одежда на острове ткалась и изготавливалась вручную, нужно было выделывать кожи, шить сапоги и сандалии, молоть муку, печь хлеб, а еще плотничать и работать в кузнице — судя по всему этому, население острова было весьма значительным. Монахи сами построили свой пароход и рыбачий флот и соорудили сухой док, глубоководную гавань и очень эффективный волнорез. Они также построили три огромных четырехэтажных общежития, в каждом из которых могло уместиться по 700 паломников. Вся еда поставлялась с ферм, на них же выращивались сотни голов прекрасного скота херефордской породы и много породистых свиней. Местное молочное хозяйство было самым большим, современным и гигиеничным из всех, что я видел.

Дороги здесь были лучше, чем на континенте, хотя в сравнении с английскими все-таки проигрывали, однако они часто оказывались под водой, когда с востока дул сильный ветер и вода поднималась, затапливая низкий берег. Когда мы ехали по дороге на местную ферму, монах, сидевший за рулем «Форда», остановился и вышел из машины, чтобы согнать с дороги семейство белых куропаток. Архимандрит объяснил эту необычную ситуацию, рассказав, что на острове существует закон, запрещающий убийство любой живой твари, и поэтому он в течение сотен лет оставался для птиц убежищем. Среди цветов по обеим сторонам дороги высиживали свои яйца морские птицы, не обращавшие ни малейшего внимания на проезжающих мимо людей и проявляющие признаки раздражения лишь в тех случаях, когда мы щелкали фотоаппаратом в шести футах от них. Птицы продемонстрировали видимое волнение лишь однажды, когда по тропинке к ним спустился монах с остатками рыбы, предназначавшейся на их стол — кайры, бакланы и чайки, высиживавшие яйца, оглушили нас своими хриплыми голосами, стараясь привлечь к себе внимание.