Не ссы, молодая, контора солидная, – говорит он.

В беде не оставим, – говорит он.

Поддержим, поможем, поруководим, – говорит он.

И потом, Наташка, – говорит он.

Вот выполним задание центра, – говорит он, произнося «центр» быстро, словно случайно, (поэтому и с маленькой).

Так я тебя в охапку, и айда домой, – говорит он.

Поженимся, детишек… – говорит он.

Дворец тебе справлю, в Карелии, – говорит он.

Молдаван закажешь, какой хочешь ремонт тебе сделают, – говорит он.

Будем жить поживать да добра наживать, – произносит он ритуальную фразу из русских народных сказок, которой начинается всякая галлюциногенная афера вроде погони за невестой на волке.

Думаешь, я не люблю? – говорит он.

Думаешь, мне не хочется бросить все и айда в Карелию? – говорит он.

Эх, Наташа, Наташа, – говорит он.

Берет Наташу нежно за плечи, еще раз обнимает. Крупно – джинсы генерала в области ширинки. Она чуть расстегнута, мы видим силуэт члена генерала, похожий (член, если бы речь шла о генерале, то здесь стояло бы прилагательное «похожего» – прим. Сценариста для тех, кто усомнился в его великолепном филологическом чутье) на неудачно сделанную чурчхелу. Камера взмывает над генералом и Наташей. Мы видим двор кишиневской пятиэтажки, окруженной такими же пятиэтажками, видим родителей девушки, выглядывающих из окна с любопытством и жадностью, беседку, молодежь в ней (завистливые взгляды, много люрекса, гипюра, позолоты и обязательно кофта кислотной расцветки и очки а-ля вуди Ален). Генерал начинает тихонечко напевать.

Натали… – поет он (у него, разумеется, не поставлен голос, но он напевает очень тепло и душевно, совсем как сетевая писательница Матра Кетро, когда пишет книги про летающих такс, – В. Л.)

Натали, в разлуке, – напевает он ласково, как женщина для ребенка в колыбели.

Начинает звучать музыка песни отца мужа теннисистки Анны Курниковой, певца Игнасио Иглесиаса, певца Хулио Иглесиаса (почувствуйте себя собеседником молдаванина – прим. сценариста), «Натали». Начинают звучать еще два голоса. Это, почему-то, не отец мужа теннисистки Курниковой, Иглеаса-младшего, Хулио Иглесиаса, а молодого певца марка Тишмана и актрисы Нонны Гришаевой. Причем они поют по-испански, в то время, как генерал Альбац – на русском. Причем мы слышим и голос генерала тоже.

Натали, – поет он.

Память о тебе живет во мне, – поет он.

Во мне, кого ты любила всей душо-о-о-й, – поет он.

И кто наполнил твою жизнь, – поет он.

Что будет с тобой? – поет он.

Где ты сейчас? – поет он.

Ретроспектива. Салон автомобиля. Наташа, смеясь, расчесывает волосы, она уже в трусиках, хотя рубашка еще валяется на сидении. На ногах – носки. Генерал поглядывает на часы, очень куртуазно, только когда девушка отворачивается. Снова – лимузин и двор дома Натальи. Генерал поет:

Уже настал вечер, – поет он.

А ты до сих пор не возвратилась, – поет он.

Кто будет о тебе заботиться, жить ради тебя? – поет он.

Кто будет ждать тебя, Натали? – поет он.

Звук музыки усиливается. Отчасти это напоминает сцену в кинофильма «Отчаянный», где обольстительная Сальма Хаек поет песню для Бандераса, который только что трахнул ее героиню (и был бы идиотом, если бы не трахнул и исполнительницу – В. Л.). Но поскольку автор сценария уже подвергся нападкам интеллектуальных педерастов и хипстеров за обилие киноцитат, мы предпочтем сказать, что это также напоминает атмосферу стихотворений А. С. Пушкина, посвященных его няне Арине и ее сказкам, напевным рассказам, звучащим в ночи у печи в избушке…

Натали, вчера ты успокаивала меня, – жарко шепчет генерал.

Сегодня я устал жить, – говорит он.

Жить без надежды, – поет он.

На твое возвращение ко мне, – поет он.

Ретроспектива. Наташа, закусив губу, смотрит внимательно в пах генералу – никаких деталей, – после чего медленно спускается вниз. Мы – сквозь музыку и песню (сейчас сильнее звучит дуэт Тишман-Гришаева), – слышим мычание и голос.

М-м-м-м, – говорит Наташа.

На чурчхелу похоже, – говорит она.

Улыбка на лице генерала. Его Мудрые глаза. Отъезд камеры. Генерал стоит, обняв Наташу, и поет:

Что будет с тобой? Где ты сейчас? – поет он.

Уже утро, а я не слышу твоей песни, – поет он.

Что будет, ведь тебе уже неважно, – поет он.

Как я страда-а-а-а-а-ю, – поет он.

Натали, – поет он.

Внизу экрана бегут титры. Это китайские иероглифы, читать которые не имеет никакого смысла, и которые подобраны по фонетическому признаку, – чтобы передать звучание песни на русском языке. Primerno vot tak tolko ne latinitsei a kitaiskimi ieroglifami – primechanie tsenarista dlea samih ndedalekih. Получается этакое караоке по-китайcки. Мы слышим нестройный хор, это зрители в кинозале подпевают генералу. Тот поет:

(пока он поет последний куплет, мы видим ретроспективы сцен бурного секса: разбросанные вещи, ногти, вонзенные в спину, широко раскрытые глаза, широко раскинутые ляжки, зубы, слюна, губы, рты, руки, мешанина тел…)

Кто будет о тебе заботиться, жить ради тебя? – поет генерал.

Кто будет ждать тебя, Натали? – поет он.

Что будет, ведь тебе, – поет он.

Уже неважно, как я страдаю, – поет он.

Натали, Натали, Натали, – поет он.

Последние аккорды. Наташа, трепеща, прижимается к генералу. Молча целует его в губы. Говорит:

Я сделаю все, любимый, – говорит она.

Вот и хорошо, малыш, – говорит генерал.

И помни, малыш, – говорит он.

Когда ты увидишь меня, – говорит он.

Ну, в городе, – говорит он.

Мы незнакомы, – говорит он.

Это ничего, – говорит Наташа.

Я и взглядом тысячу слов скажу, – говорит она.

… – смотрит она на генерала с любовью.

А ты правда миллионер? – говорит она.

Малыш, ну конечно, – говорит он.

Ласково треплет Наташу по макушке, открывает багажник, вынимает три тяжелые сумки девушки, бережно кладет их на бордюр тротуара. Садится в машину, и глядя на девушку, велит водителю трогаться. Лимузин отъезжает. Девушка, – проводив взглядом машину, – берет три сумки, с усилием поднимает их (несет еле-еле) и тащится к подъезду. Мы слышим стук ее каблучков. Видим каблуки. Асфальт.

Дверь подъезда.

ХХХ

Мы видим перед собой китайскую пагоду.

У нее крыша красного цвета с ярко-красными драконами, извергающими клубы дыма и пламени, что, почему-то, не делает их, драконов, угрожающими, а напротив, придает им какое-то сходство с неудачными моделями китайского автопрома («автомобиль «Деу» плинисет сцастье в вац дом в год китайскава дирикона фр бр бр фр ой бида отвалилься тлуба ахахаха – прим. Сценариста голосом из рекламы китайских автомобилей).

Мы слышим демонический смех китайского Учителя Кунфу, знакомый всем нам по кинофильмам про Учителей Кунфу – искусным подделкам под кинофильмы Квентина Тарантино, сами по себе являющиеся подделками кинофильмом про кунфу 50-хх годов.

Проще говоря, мы слышим эхо эха эха.

Именно поэтому смех звучит так, как будто отдается эхом.