— Полагать надо, — грубым тоном сказал он, насмешливо смотря на Дудышкина, — что матушка царица меньше говорила о предстоящей прививке, чем вы. А она — женщина, вы же — мужчина, да еще офицер. Стыдно вам бахвалиться! И скажу я вам, что вы трусите, оттого столько и трезвоните. А вот государыня все исподтишка да молчком устроила. Вот ею дивиться действительно можно. А вы себя за что же превозносите? Мы и все привьем оспу, так что же из того? Или нам тоже об этом кричать?

Надежда Кирилловна с удивлением смотрела на вспылившего юношу. Дудышкин сперва словно оцепенел, его лицо покрылось багровыми пятнами, он потерялся и опешил.

— Как же это? Вы?.. — пробормотал он.

— Так же, — дерзко ответил Кисельников и поднялся. — Прощайте, Надежда Кирилловна: некогда мне, дела ждут, — сказал он, прикладываясь к руке Свияжской.

— Вы смели!.. А!.. Сатисфакцию надо, — продолжал бормотать князь, сидя как пришибленный.

— Если пожелаете, можно, — ответил Александр Васильевич и, слегка поклонившись Семену Семеновичу, вышел.

По его уходе Дудышкин вдруг осмелел.

— Нет, я покажу этому мужлану! Я покажу, что значит князь Дудышкин! — воскликнул он, вскочив с кресла.

— Оставьте!.. Стоит ли обращать внимание? — промолвила его собеседница, едва сдерживая улыбку.

— Грубиян! Мужик! Сатисфакция незачем, не стоит мараться. Я иначе. Он узнает! — говорил князь, расхаживая по гостиной.

Приезд Ольги положил конец его волнению. Князь пересилил себя и с места в карьер повел речь о своем намерении привить оспу и о предстоящей ему опасности.

Девушка слушала его со скучающим видом и думала: «Какой он отвратительный!». А мачеха со злою полуулыбкой смотрела на падчерицу и Дудышкина, размышляя:

«Погоди, матушка, я тебе устрою.»

Примеру императрицы последовало множество знати. При встречах знакомые спрашивали друг друга вместо обычного вопроса о здоровье:

— Что? Прививали?

Государыне оспа была привита 12-го октября. Операция прошла успешно.

Через неделю была сделана прививка и великому князю Павлу Петровичу.

22-го ноября сенаторы, депутаты комиссии по составлению нового уложения, члены коллегий и канцелярий, после торжественного молебствия в соборе Рождества Богородицы, отправились во дворец благодарить государыню и поздравлять с выздоровлением.

Семилетний мальчик, Александр Марков, от которого была взята оспенная материя, был возведен в потомственные дворяне и переименован в Оспенного; врач Дженнер был пожалован в бароны, лейб-медики, награжден чином действительного статского советника и ежегодной рентой в пятьсот фунтов стерлингов.

Еще высшее петербургское общество не успело успокоиться от волнения, вызванного событием прививки оспы, как было взволновано новою и на этот раз печальною вестью: Турция объявила войну России.

Старик Свияжский сидел в своем слишком аккуратненьком кабинете и, проверяя какой-то длинный счет, быстро откидывал костяшки на счетах, как вдруг дверь тихо отворилась. Он обернулся с досадой, но тотчас же выражение его лица сменилось приветливым.

— Ах, это ты, Наденька! А я думал, кто такой? Я, видишь ли, подсчетиками занялся, — проговорил он, любовно глядя на красавицу жену.

— Так я тебе, может быть, помешала? — спросила она, делая озабоченное лицо.

— Нет, мамочка. Подсчетики не к спеху… Да разве ты можешь мне помешать? Садись вот сюда, ко мне поближе… Я так рад, когда мы вдвоем, а то только на людях и приходится видеться. Золотинка ты моя, все хорошеешь! Не замучил, не заел, стало быть, твоего века старый муж, хе-хе! Так? А? — И он старчески дрожащей, морщинистой рукой потрепал жену по румяной щеке.

Она пододвинула поближе свой стул к его креслу, взяла обеими руками голову мужа и, прямо смотря ему в глаза, крепко поцеловала в тонкие, бескровные губы, причем промолвила, наморщив брови:

— И ты смеешь так говорить? Век заел? У, нехороший папка!

Андрей Григорьевич чувствовал теплоту ее ладоней, державших его голову, и горячие токи заструились в его старом теле; он словно молодел, становился бодрее и сильнее.

Эгоист, себялюбец до мозга костей, Андрей Григорьевич все свои действия и поступки основывал на холодном расчете; он способен был пожертвовать счастьем лучшего друга, даже счастьем детей, если бы этого потребовала его личная польза. Но было существо, которое зажгло горячую искру чувства в его окаменевшем сердце. Это была его жена, Надежда Кирилловна. Старик страстно и глубоко привязался к ней. Всякое ее желание, даже прихоть были для него законом; ей отказать в чем-либо было свыше его сил.

Свияжская отлично знала свою власть над мужем, но, как женщина умная, не злоупотребляла ею, и забрала старца в свои мягкие, бархатные кошачьи лапки незаметно и постепенно, но прочно.

— Никогда, никогда, папка, не повторяй таких глупостей! — продолжала она. — А то я тебя вот так, вот так.

Андрей Григорьевич млел и лепетал, смеясь:

— Не буду, не буду, цыпочка моя.

Вдруг Надежда Кирилловна отстранилась от него.

— А ведь я пришла, Андрюша, поговорить с тобою о важном деле.

— Ну, ну, слушаю. Какие же такие важные дела у моей женки? — шутливо промолвил он.

— Нет, правда, дело важное. Ты знаешь, как я люблю твоих детей; другая мать своих родных так не станет любить… Конечно, их судьба не может не заботить меня, и их счастье — мое счастье. Ну так, видишь ли, мне надо поговорить об Олечке.

— Что же, собственно? — спросил Свияжский уже серьезно.

— Она уже второй год выезжает; многие ее подруги уже вышли замуж… Пора и нам думать о ее замужестве. Я постоянно бываю с Ольгой, и мне виднее, чем тебе, кто на нее имеет виды. Женихов множество…

— Еще бы! — самодовольно промолвил Андрей Григорьевич. — Она красива, не бесприданница, да и породниться со старым Свияжским — хе-хе-хе! — многим лестно.

— Конечно, это так. Стоит кому-нибудь оказать маленькое внимание, подать легкую надежду, что он не получит отказа, и свадьба готова. Но дело в том, что хочется устроить Олечке хорошую партию. Ведь не выдавать же ее за какого-нибудь Назарьева, — сказала она пренебрежительно.

Старик презрительно рассмеялся.

— Полагаю, хе-хе!

— А что ты, Андрюша, думаешь о Дудышкине?

— Об этом уроде? Неужели он нравится Оле?

— Я не знаю этого наверное, но, кажется, да, — проговорила Надежда Кирилловна, опустив глаза и играя тонким кружевом платья. — Ты ведь знаешь, девушки умеют хорошо хранить свои сердечные тайны. Ты говоришь, Дудышкин — урод. На чей взгляд. Он, правда, некрасив, но нравиться может. Да даже, если бы Ольга и не была влюблена, то что же из этого? Мы, люди, уже многое повидавшие на своем веку, должны быть благоразумнее девушки, у которой еще ветер в голове. После она нам же будет благодарна.

— Мне кажется, что торопиться с замужеством Оли нам еще нечего, — робко заметил Свияжский.

— Безусловно, ее лета еще не ушли, но… в настоящее время представляется такая прекрасная во всех отношениях партия, какой после может и не случиться. Князь Дудышкин очень родовит.

— Это верно.

— Он в родстве и с Паниным, и с Чернышевым, и с Долгорукими. У него превосходные связи при дворе. Ему предстоит блестящая карьера, это несомненно. Кроме того, он богат… Одним словом, условия самые блестящие.

— Ты, цыпочка, думаешь, что он любит Ольгу? — спросил Свияжский.