Как стратег, Эрик Крауз смог успешно разоблачить вопиющую ложь, которую распространяет западная пресса о России. у Это позволило его клиентам заработать огромные состояния, торгуя, несмотря на предрассудки, заблуждения и, откровенно говоря, пропаганду в СМИ. Его веб-сайт «Истина и красота (и российские финансы)» (www.truthandbeauty.ru) в российских финансовых кругах считается обязательным для изучения.

Статья первоначально опубликована на интернет-сайте Truth and Beauty[1] в октябре 2011 года.

Когда я стоял в очереди в Париже в ожидании посадки на самолёт до Москвы, стиснув в руках билет в один конец, мне казалось, что Россия тогда, в 1997 году, сулила безграничные возможности: приключения, экзотику, даже секс… Определенную заманивающую роль играли и деньги, но особенно прельщала возможность убежать от невыносимой тоски и бюрократизма старой Европы и попасть на передний край мировых финансов. Только слепцы или безнадёжные ретрограды могли не видеть, что эта молодая страна уже освободилась от оков коммунизма и смело шагала навстречу новому миру. Работая в отделе кредитования формирующихся рынков в Париже, предоставляя щедрые кредиты РЕПО «лучшим» российским банкам, продавая советские и российские облигации более предприимчивым клиентам, мы потешались над бдительными, но недалёкими сотрудниками, отличавшимися подозрительностью к Москве, хотя самые умные из них уже размещали на своих личных счетах российские облигации и ценные бумаги. Но курс российской экономики определялся Москве. И что мне было терять?

Две недели спустя я уже стоял на Садовом кольце, пытаясь поймать частника, чтобы попасть на инвестиционную конференцию в гостинице «Международная». У обочины остановился «катафалк» советских времён и предложил подвезти меня всего за 30 рублей. Хотя в тот день никаких предзнаменований у меня не было, с очередной наводящей тоску газпромовской презентации меня вытащил мой друг Адам, позвонивший из Лондона с новостями об обвале гонконгского рынка. «Адам, — ответил я, — мне жаль, но я-то тут причём? Я же на конференции по России…» До конца того дня я понял, причём тут я…

Большие пузыри живут в смертельном страхе перед маленькими термитами — катализаторами, приводящими к их неминуемой гибели. Азиатский кризис стал тем камешком, который вызвал российскую лавину — классический долговой кризис с выходящими из-под контроля ставками рефинансирования. Российские финансовые рынки вошли в штопор, потеряв свыше 90 % своей капитализации, а ставки процента по государственным облигациям стали набирать высоту, постоянно поднимаясь до отметок свыше 100 % годовых. Мне казалось, что я купил билет в первый ряд на представление конца света — но увы, моё место оказалось на сцене!

Упадок советской системы, как в зеркале, отражал падение других великих империй в истории человечества — от Персии и Рима до Габсбургов и Оттоманов: все они характеризовались неспособностью всесильного центра на микроуровне управлять всё более сложной и разнообразной периферией, удерживая при этом неизбежные центробежные силы. Ошибочная попытка Горбачёва поэтапно реформировать социалистическую систему, постепенно ослабляя политический контроль, сохраняя при этом жёсткое управление экономикой, стала объективным уроком того, как не следует проводить реформы. В отличие от Китая, который допустил постепенное создание параллельного частного сектора экономики при жёстком политическом контроле со стороны Коммунистической партии, распад Советского Союза и демонтаж его административно-командной системы привёл просто к уничтожению аппарата управления, предоставляя лишённому мозга организму самому реорганизовываться как он сумеет в то, что должно было стать гротескной пародией на либерализм по Адаму Смиту.

Экономические системы развитых стран функционируют не в каком-то звёздном вакууме, основанном на абстрактном, механическом действии законов свободного рынка, но в рамках, созданных на протяжении десятилетий, если не столетий: обширная законодательная база, хозяйственная практика, контрольно-надзорные органы и самое важное — сложная система сдержек и противовесов, направленная на предотвращение разрушительного действия ничем не сдерживаемого капитала — развитое гражданское общество, политические партии, представляющие конкурирующие экономические интересы, профессиональные союзы, относительно независимая судебная система и, в лучшем случае, разнообразная (если не совершенно «свободная») пресса.

В России, естественно, не существовало ничего из этого. Советское законодательство было совершенно несовместимо с либеральной экономикой. Пресса открыто контролировалась горсткой олигархов, а журналистов покупали и продавали, как скот. Контрольно-надзорные органы были в лучшем случае неэффективны, а в худшем — они были просто продажны. Политические партии обслуживали экономические интересы своих хозяев. К середине десятилетия небольшая группа людей — честным или нечестным образом — преуспела в захвате контроля над единственными по-настоящему ценными секторами советской экономики, экспортёрами природных ресурсов, создав при этом банковскую систему, паразитировавшую за счёт государства. При отсутствии каких-либо значительных противодействующих сил олигархи могли покупать, подкупать или иногда блокировать любые попытки ввести какие-либо ограничения, и только после наступления неизбежного кризиса с приходом к власти Владимира Путина появилась противодействующая сила, способная разрушить политическое господство олигархов.

Будучи крепкими задним умом, мы частенько утверждаем, что система была обречена на поражение, однако все живут надеждой, и конец 1990-х годов был бурным временем. Западная пресса едва ли могла поддерживать наши наивно-оптимистичные взгляды с ещё большим энтузиазмом. Англосаксонские слушатели любят повествования о торжестве добродетели, особенно с незатейливым сюжетом. Они преисполняются глубоким убеждением, что их собственная социальноэкономическая модель является единственно возможной и что успех любого политического преобразования можно измерить тем, насколько точно он соответствует чикагской модели[2].

Таким образом, «Файнэншл Таймс» и «Экономист» соревновались друг с другом в похвалах за смелые шаги, предпринимаемые Ельциным и его младореформаторами. Да, были и сенсационные статьи о выходках олигархов, и упоминания мимоходом о лишениях и неудобствах, испытываемых старыми и больными, уволенными рабочими и оставленными без заработной платы учителями, но, естественно, эти временные лишения и неудобства были ценой, которую стоило заплатить за возрождение России как полноправного члена современного мира.

Наверное, неслучайно эти времена были счастливыми для Брюсселя и Вашингтона, причём настолько счастливыми, что в одном (непреднамеренно) курьёзном комментарии к эпохе Фрэнсис Фукуяма вторил Гегелю в его возведении Пруссии на вершину истории в своей работе «Конец истории», только обозначив американскую модель как действительно «окончательный синтез». Хотя история не подтвердила истинности его предсказаний, они полностью соответствовали торжествующему настроению того времени (до внезапного подъёма Китая, превзошедшего старые западне экономики по темпам роста, оставалось ещё несколько лет).

С российской точки зрения всё выглядело по-другому. Советский Союз не потерпел поражения в войне, как не был свергнут и коммунистический режим в результате насильственной революции. Советский Союз самораспустился практически без боя, а его государство-преемник, Россия, стала воспринимать себя не побеждённой державой, а, что еще хуже, раскаивающейся. Бедные доверчивые медведи, сначала Горбачёв, а затем Ельцин, приняли от своих прежних западных противников заверения в вечной дружбе за чистую монету. Хотя сейчас их наивность кажется удивительной, в условиях того времени она, наверное, была понятной: с учётом того, что советский коммунизм, который они победили, был явным злом, им оставалось лишь исходить из того, что противодействующая сила, западная демократия, должна по своей природе быть справедливой, благотворной и бескорыстной.