Правда, были нарекания со стороны застройщиков, но всем не угодишь. Собственно, прямо он не отказывал, как делал директор завода Привалов. Тот прямо решал: «да» или «нет». А Стрижов не давал и не отказывал. Одни заявления он передавал в завком, другие переадресовывал начальникам цехов, третьи откладывал в сторону до возвращения директора.

— Вы назначаетесь старшим колонны. Понимаете важность задания? — спросил ещё раз Стрижов. И сквозь зубы добавил: — Главное на данном этапе — не зарубить технического задания.

— Всё ясно.

«Ясно — то ясно, — думал Алексей. — Но двадцать пять тысяч километров нагонять не так-то просто».

— Тогда в добрый путь!

Главный инженер вышел из-за стола, подал руку и провёл Алексея до двери.

Первое, что пришло в голову Ивану Ивановичу, когда он увидел Анастасию, — бежать! Кровь горячо ударила в виски. На лбу проступили капельки пота. Узнал он её сразу, как только она показалась на сцене. Да и фамилия, имя и отчество — её. Подняться и уйти? Притвориться больным? Орден вручат и в области. А может, получить орден и затеряться? Нет, не годится. Она начнёт его искать. А это ещё хуже.

Получив орден Ленина и Золотую Звезду, Анастасия не спустилась вниз на своё место, а повернулась к залу. В гнетущей тишине были слышны её слова:

— Товарищи! Я дою колхозных коров с 1947 года. За это время надоила два с половиной миллиона килограммов…

Её слова потонули в громе аплодисментов.

— И ещё скажу. Некоторые по разным Америкам и Канадам ездят. За опытом всё. А тут, возле Харькова, есть ферма «Кутузовка». Мы в прошлом году там были. Надой на корову у них более четырёх тысяч килограммов, а у нас две пятьсот в среднем по ферме. На одного человека сорок восемь коров приходится, а у нас шестнадцать…

Стрижов уже не слушал Анастасию. Перед его глазами всплывало то далёкое прошлое. Госпиталь, ранение в руку. Пока рана заживала, его определили в караул. Свободного времени уйма. Однажды он увидел девушку, которая несла два ведра воды. Поравнявшись с ней, сказал:

— Дайте мне одно, помогу.

— У вас же рука на перевязи.

— Правая-то здоровая, — ответил он. — Я даже могу обнимать.

— Ну несите.

И пошла вперёд.

«Сколько ей лет? — подумал. — Совсем дитя. Кто её взял в армию? Наверное, из новеньких нянь».

Они остановились у дома.

— Теперь понесу сама. А то ещё подумают, что ухажёр у меня завёлся.

Иван растерялся. Даже не нашёл слов для ответа. Понимал, что, если схамит, девушка ему не простит. Он в упор смотрел на неё и видел чёрные продолговатые глаза, совсем не злые, не насмешливые, а просто чёрные и очень приятные — такие глаза он видел в первый раз может быть потому, что до этого как-то толком не обращал внимания на женские глаза.

«Я назначу ей свидание, — сказал себе. — Да, да, назначу ей свидание». Сердце его учащённо забилось.

— Знаете что, мне хочется побыть с вами, поговорить, походить в горах, — дрогнувшим голосом произнёс он, придавая лицу одновременно выражение просьбы, мужества и бесстрашия.

— Ну не сейчас же, — ответила она и застегнула верхние две пуговички на гимнастёрке.

— А когда?

— После победы.

Он постоял ещё секунду, помялся, а потом сказал;

— Наши под Берлином…

— Ну, хорошо, в день победы.

Она круто повернулась, подошла к двери и уже оттуда улыбнулась:

— Так не забудьте, в день победы!..

В день победы они прогуляли до самого утра. Пели. Водили хоровод с румынскими девчатами и парнями.

— Я тебя никуда не отпущу, — говорил лейтенант Иван Стрижов. — Поедем ко мне в Подмосковье.

— Не могу я поехать с тобой. У меня дома мать одна осталась. Отец и брат погибли. А мама старенькая.

— Но на фронт же ты пошла? Оставила мать одну?

— То война, Ваня. Все родных бросали. А сейчас победа, фашистов разбили. Победа!

— Значит, не любишь, — сердился Стрижов. — Любила бы, на край света за мной пошла.

— Люблю, Ваня. Люблю!

— Тогда я к тебе поеду. В колхозе автомобиль или трактор для меня найдётся. Или механиком буду работать. Я ведь военное автомобильное училище кончил…

— Орденом Трудового Красного Знамени, — дошло до его сознания, — Стрижова Ивана Ивановича!

Он поднялся и нетвёрдой походкой подошёл к сцене.

«О боже, я не ослышалась? Иван Стрижов? Мой Иван?» А сердце вот-вот выскочит из груди. Он часто приходил к ней во снах молодым. Приходил и таким, уже в годах, грузным, поседевшим. Но то во сне. А это наяву. Из мёртвых воскрес её Иван. Живой! А она сколько перенесла горя. Ей хотелось закричать сейчас на весь зал, на весь белый свет. И в этом крике выразить всё, что наболело за эти годы. «Держись, Настя! — приказала себе. — Уже ничего не исправишь!»

Значит, правы оказались односельчане, которые говорили: «Не имела девка лиха, так офицера в село привела». А ведь любил же он её. Любил! И в селе за работу поначалу по-настоящему взялся, только техники было мало: полуторка да трактор. А потом его дружок на заработки позвал. Далеко, куда-то на Иртыш. Деньги нужны были в семье: и крышу дома починить, и одеться не хуже людей. А в колхозе где возьмёшь деньги? И Анастасия отпустила. А он уехал — и пропал. Как она его ждала!

Чуть с ума не сошла. Выйдет, бывало, поздно вечером и ждёт. Однажды в потёмках в избу постучался почтальон, протянул топкий жёлтый конверт. Страшные слова запрыгали перед глазами: «Ваш муж Стрижов И. И. утонул в Иртыше…» Кругом пошли перед ней изба, небо и степь с дорогой. И быстро, за какой-нибудь день-два, она стала иной, как и её вдовья изба, вроде и молодая, но только одинокая, будто одна на всём свете. А тут ещё накануне мать умерла, не с кем и словом перекинуться. Но она ждала Ивана. Возможно, произошла ошибка. «Мало ли Стрижовых на свете». Ждала и тогда, когда пришли кое-какие его вещи и деньги.

После того письма осталась Анастасия вдовой. Тогда вдов было много. Война закончилась, а сколько солдат не вернулось! То косила война, а это Иртыш забрал мужа.

Правда, не сразу постарела. Помнится, ещё до сорока на кофточке отрывались пуговицы, застревали в нагрудных туго натянутых петлях. Ещё по ночам виделись молодые сны. А падкие до чужих жён мужчины провожали её с завистливым сожалением и роняли раздумчиво, многозначительно:

— Вдовушка что надо!..

Ещё уязвлённые её здоровой ядрёной красотой соседки заговорщически судачили о ней. Но она держалась независимо. Ей нет дела до пересудов. Она ждёт мужа. Вроде и письма не было, и посылки, и денег.

А время шло.

И снова слышала Анастасия вслед:

— Вдовушка что надо!..

Эти слова уже произносились сочувственно. И смысл в этих словах был уже иной. Не слышалось прежнего колючего озорства, насмешки. Не было женской зависти. Горе только рака красит.

Вспомнила Анастасия, что как-то поздно вечером в окошко кто-то постучался.

Взглянула и обмерла:

— Он! Мой Ваня! Живой!

Вскрикнула, выбежала и… отступила. Нет, не он. Сосед просит спичек одолжить.

Проводив соседа, Анастасия выбежала на степную дорогу простоволосая, исхудавшая, опустилась на землю, готовая сжаться в маленький бессильный комок. Кого не научит беда плакать!

Домой пошла, когда будто сквозь сон услышала над собой хныкающий детский голосок:

— Мам, вставай. Мам! — Сын Алёша настойчиво теребил её за рукав, за шею, за пряди волос. — Ну вставай, вставай, мам!

И топила Анастасия своё горе в удесятерённых заботах о маленьком сыне — частичке своего Ивана. Правда, бывало, под горячую руку и наказывала. А потом, уединившись, плакала. Горе горюй, а руками воюй. Забывалось и горе в работе. Да, именно работа стала для неё и поддержкой, и лекарством, и хлебом, и воздухом.

И не замечала, как бежали годы. Не раз слышала Анастасия о себе:

— Трудно ей… вдовой!

У соседей обновлялись крыши шифером, железом, поднимались антенны телевизоров, а Анастасия думала, как поправить хлев, починить косой плетень и как заготовить сена для своей коровы.