Я сжал его руку.

— Все в порядке.

Слова были бессмысленны, но я не знал, как справиться с отчаянием отца.

— Я боюсь умереть.

Я опустился на край кровати.

— Ты так часто смотришь в лицо смерти.

— Только не так, никогда так.

Было больно слушать его хриплые слова.

Его рука дрожала в моей, глаза умоляли меня помочь ему, но был только один способ облегчить его страдания в этот момент. Я еще не был готов к этому шагу, и он тоже.

— Что, если смерть это конец? Что, если это не так? Я грешник. У меня нет ничего в отпущение грехов.

Я сжал его руку. Бог играл в нашей жизни абстрактную роль. Мы ходили в церковь по воскресеньям, потому что наши мужчины были религиозны, и это было ожидаемо, но мы с отцом никогда не уделяли много времени или мыслей вере.

— Что бы ни ждало тебя впереди, ты победишь, папа. Ты сильный.

— Был. Больше нет. — он закрыл глаза и беззвучно заплакал.

Я стоял рядом с ним, ничего не говоря, неспособный утешить его, едва способный видеть в нем тень человека, которым он был раньше.

***

Спустя несколько минут после полуночи мой отец умер в окружении мамы, Эммы и меня. Эмма настояла на своём присутствии, даже если я не позволял ей остаться.

Их печаль наполнила комнату, как их рыдания и плач. Я стоял у стены, наблюдая за их нескрываемой болью. В глубине души смятение, которое они открыто демонстрировали, мучило меня, но моя стоическая внешняя маска оставалась невозмутимой. Мама и Эмма нуждались во мне, чтобы быть сильным, чтобы стать их опорой в эти нестабильные времена. Это была моя жизненная задача. Мой долг.

Я сжал руки в кулаки в карманах, единственный внешний признак огненной смеси эмоций, горящей внутри меня. Печаль и ярость смешались с темными эмоциями, которые накапливались в течение многих месяцев, и теперь к ним присоединились новые, более мрачные, создавая мощную смесь угрожающую разрушить меня.

После того как тело отца забрали в морг и я сделал все необходимые приготовления, я покинул дом. Было почти пять утра, и мама с сестрой наконец-то заснули. Я находился в полном сознании. За последний год я подавил слишком много эмоций. Мне нужен был выход, передышка от моего сдержанного «Я».

Я поехал в один из клубов, управляемых семьей Марко. Это было лучшее место в городе, если вы хотели хорошо провести время и располагали необходимыми средствами.

Список гостей был эксклюзивным, и вы могли пройти через дверь, только если ваше имя есть в списке. Охрана пропустила меня, не сказав ни слова. Прежде чем я успел сесть за стойку, рядом со мной появился Марко.

— Я слышал, — сказал он.

Я кивнул, заказал выпивку и залпом выпил ее.

— Мне нужно отвлечься от всего этого.

Обычно я не был клиентом в наших заведениях. Секс за деньги никогда не привлекал меня. Но внутри у меня образовалась пустота, слишком пустая, чтобы пытаться отвлечься.

Марко внимательно посмотрел на меня.

— У меня есть кое-кто на примете для тебя. Иди в третью комнату. Я пришлю ее наверх.

Я встал, не спрашивая подробностей, и поднялся наверх, в личные комнаты. Номер, который выбрал Марко, был оформлен в римском стиле, с круглой кроватью, окруженной фальшивыми колоннами. Меня не волновала обстановка. Блядь, сейчас мне было все равно.

Дверь открылась, и вошла высокая девушка с длинными светлыми волосами. Она была одета в белое платье с запахом, соответствующее тематике комнаты. В моем измученном, полупьяном состоянии она выглядела плохой копией Серафины.

Нахуй этого ублюдка Марко. Он мог читать меня, как открытую книгу. Только ее соблазнительная улыбка и сексуальные движения выдавали истинную сущность. Принять ее означало признать свою слабость; отослать ее назад означало бы то же самое. В любом случае, я в полном дерьме.

— Чего ты хочешь? — сказала она манящим голосом.

— Никаких разговоров, — прорычал я, прижимая ее к себе. — А теперь соси мой член.

Она упала на колени, а я запрокинул голову и уставился в потолок, украшенный древнеримской мозаикой. Я не смотрел на нее, когда она делала мне минет, не смотрел на нее, когда трахал ее. В моем сознании возникли образы другой блондинки, и мои движения стали почти порочными, когда проститутка опустилась передо мной на колени, но образы были искажены, затуманены горечью и тошнотворной жаждой мести.

Удовлетворение не поселилось во мне, даже когда я кончил. Все, что наполняло меня это чувство поражения.