Серёга расширял сознание с трогательным усердием всем, что попадалось под руку. Однажды, заскучав от невозможности разжиться чем-то романтичней сиропа от кашля, бедолага сварганил летательную ведьминскую мазь по рецепту, скомпилированному из кучи мутных источников, только жира младенцев и кошачьих мозгов не достал (по правде сказать, не слишком пытался). В результате получилась зловонная фигня, от которой Серёгу сутки тяжело глючило с бессвязным сюжетом. Не подвернись умевший подворачиваться на редкость вовремя папа, Лене пришлось бы сдать психонафта на милость бюджетной наркологии (запой на дому анонимно; тараканы, мыши, муравьи). Оклемавшись, Серёга пришёл к выводу, что мозги с жиром задают конечную точку полёта, однако развивать тему он не стал, найдя бесперебойный источник дешёвой кислоты. Тем более Иннокентий настаивал, что ключевую роль играет состояние духа реципиента, а Серёга всё же не ощущал себя убеждённым сатанистом.

Привидься Роме вместо волка хомяк, вчерашняя история легла бы в пыльную папку памяти рядом с описаниями белых горячек и кошмарных трипов Лениных знакомцев. Двойная Димкина голова тоже настораживала – в сочетании с откровениями от Нюси. Интересовал также ворон. Проворонив за размышлениями покупателя, которому можно было легко впарить мешок маек с миккимаусами, Лена уронила Сашка об его собственные шнурки, чтоб не лыбился, гадёныш, взяла себя в руки и выкинула всю эту чушь из головы.

***

Треньканье мобильника омрачило ритуальное выкуривание последней сигареты перед сном (когда-нибудь до Лены дойдёт, как сменить поганую мелодию). Наверно это случится тогда, когда она купит кондиционер. Полезная всё же штука, только от него всё время кашляешь. Кстати куда хуже, чем от сигарет.

– Привет, как насчёт кое-куда прокатиться? – бодрые интонации Роминого голоса вызвали у Лены недобрые предчувствия.

– Завтра я работаю, – ответила она.

– Тогда послезавтра, крайний срок. Не спать дольше я просто не в состоянии, и так крыша едет. Иннокентий Германович запретил чего-либо принимать, только и делаю, что слежу за собой, как бы не отключитья. У меня проблемы… даже не знаю, как сказать, но меня это пугает.

После дегустаций диатезной мази Рома забрал Нюсю на праздник, оставил наслаждаться программой, а сам сбежал на свидание с матрасом. В него сразу же вцепилось нечто и принялось «тянуть из тела». Рома сопротивлялся изо всех сил, в результате чего проснулся. До вечера он изо всех сил списывал происшествие на нервное истощение, однако ситуация повторилась, когда, вернув Нюсю домой, Рома улёгся в кровать. Развлечения продолжались всю ночь. Во время рассказа слово «волк» ни разу не было произнесено, точно Лена с Ромой сговорились заранее. Произносить его не было никакой необходимости. Утром Рома позвонил Иннокентию Германовичу, тот обещал консультацию понимающего человека.

– А я тебе зачем? – холодно поинтересовалась Лена. – Езжай и консультируйся.

Рома долго мялся в телефонной трубке, подбирая выражения.

– Лен… не обижайся, но…. Я не спятил – уже скоро, но пока нет. Лен, я его боюсь.

– Консультанта? Детский сад. Ты же с папой поедешь.

– Как раз Иннокентия Германовича я и боюсь, – промямлил Рома. – Он отморозок. Очень правильное русское слово для таких людей. У меня на них чутьё, из-за мамы.

– Разве твоя мать врач? Ты вроде говорил, она журналист.

– Журналист, да. Это не важно. У неё тоже беда с эмпатией, на почве целеустремлённости и энтузиазма. Они ещё и энергичные как кролики на батарейках, невыносимая комбинация для… для обычных людей.

– Не преувеличивай.

– Просто ты ни разу не попадала в сферу интересов Иннокентия Германовича, вот и не сталкивалась с этой стороной его натуры. А мама одно время посвятила жизнь моему воспитанию, так что я знаю, о чём говорю. Если б не рождение сестрёнок и отсутствие у меня понимания своего жизненного предназначения, фиг бы она меня живым отпустила. Да, кстати, о живых. Тебе не показалось странным, с чего бы это Иннокентий Германович так легко ел мазь, раз не в курсе последствий? Долг врача, понятно, но твой папа не производит впечатления альтруиста. Ещё раз извини.

– Угу, – неохотно согласилась Лена.

– Лично я отнюдь не уверен, что он выложил все карты. Потом, Лен, он собирается меня везти к своему пациенту, сказал, что раньше часто пользовался его помощью.

– И чё? Это как раз нормально, у папы полгорода друзей и пациентов, среди них есть самые разные люди.

– А где он вообще работает?

– Понятия не имею. Не в России. В основном. Кажется.

– Ты не знаешь, где работает твой отец?!

– Чаще всего я не знаю, где он живёт. Он не говорит, я не спрашиваю, с детства так привыкла.

– Прикольные у вас отношения.

– Папа интересно устроен – ему не хочется задавать вопросов. Вот ты спросил, как он тебя тогда вытащил, и откуда у него царапины на лице?

– Не спросил, – помолчав, отозвался Рома. – В голову не пришло. Что-то мне всё больше хочется сдаться родне. Упечёт меня Лидка в дорогущую клинику, там хоть номинально будет понятно, кто врач, кто – пациент…

– Не вздумай! – заорала в трубку Лена. – Лидка протреплется мамаше, та тебе таких специалистов подберёт, овощем станешь! У мамаши по медицине пунктик, ей только подвернись.

– Тогда поехали с нами! У меня от бессонницы мозги в смятку, Иннокентий Германович с пациентом меня загрузят, и кранты. Очень прошу, поехали!

– Хорошо, но послезавтра. Дотерпишь?

***

– Вот какому психу стукнуло красить забор зелёнкой? – процедил Рома, пытаясь прикурить сигарету от окурка предыдущей.

С некоторых пор его мутило от любой разновидности зелёного, летом это особенно удобно. Правда, единственным по-настоящему зелёным пятном на данной сельской улице являлся упомянутый забор.

– Тут и живёт псих, – напомнила Лена мягко, вынула сигарету из Роминой трясущейся руки, раскурила и вставила в рот страдальцу.

Рома тихонько заскулил. По части багровости глаз он мог без шума и пыли обставить самого заядлого вурдалака.

По обе стороны растрескавшейся на солнце дороги тянулись заборы, яблоневые ветки и собачий лай. Воздух жужжал – то ли от насекомых, то ли от жары. Бабка вышла по своим бабковым делам и принялась пялиться на Лену с Ромой, мыкавшихся возле маленькой машины Иннокентия, изящной, словно бальная туфелька. В серебристых изгибах преломлялись яблони и заборы. К бабке присоединился мальчик лет трёх, потом другая бабка. Пришла пожилая собака в клочной шубе. На скамеечке устроился толстяк, затянулся папиросой, рядом села толстая молодая женщина в трениках с младенцем на руках. Положения становилось мучительным.

Ворота не столько отворились, сколько вывалились на улицу. Кивком головы Иннокентий дал понять, что можно входить. Посреди расчерченного на грядки дворика стояла старуха. Лена жадно втянула носом запах бабушки с лёгкой примесью хлева и огорода.

– Кто это вас, Иннокентий Германович? Точно вы с котом подрались.

– Угадали, Ана Тихоновна, – рассмеялся Иннокентий. – Где Саша?

– Сашенька под яблоней. Он всё больше под яблоней, кушать тоже туда ему ношу, тока если дожжик, в дом заходит. Раньше помогал, дрова порубить или там чего, теперь от яблони этой ни-ни. Боится, заберут его. Идёмте!

– Кто заберёт? – из вежливости поинтересовалась Лена.

– А нечистые, – будничным тоном ответила старуха, перекрестившись. – Ему всё показали: где его ждут, и что будут делать, и как будут делать. Каждую ночь приходят, показывают, не дают забыть. Сашенька и удумал: в рай его по грехам не пустят, так он дома хочет остаться, чтоб до скончания нынешнего века.

Мытарства Сашеньки заинтриговали Рому.

– Это как? Привидением?

– Избави Боже! – снова закрестилась старуха. – Он с яблонькой договорился: его душа после смерти в ней укроется, аки птичка. Деревья долговечней людских телес, как раз к последнему суду грехи и замолит. Он в журнале читал, так древние люди поступали. Древние, те, конечно, мудры были. Опасается только, кабы не похитили его по отрешении души от тела, вот от яблони и не отходит. Тоже не спит, покемарит с пол часика, а там снова бодрствует в молитве.