Иногда он на мгновение отрывает глаза от рукописи. Окно его комнаты выходит на Главную площадь Брюсселя. На этой площади когда-то казнили Эгмонта, и мрачный герцог Альба смотрел на казнь с балкона Ратуши.

Благородную тень Эгмонта воспели Гёте и Бетховен. Дух Эгмонта близок тем, кто борется.

Воля к сопротивлению до конца. Она крепнет в изгнании. Сколько изгнанников и гонимых были и раньше героями поэм, драм, стихов Виктора Гюго! Греческие повстанцы, испанские мстители, гордый Эрнани, непокорный Дидье. И вот теперь он сам гонимый.

«Второго декабря 1851 он стал во весь рост; он в виду штыков и заряженных ружей звал народ к восстанию; под пулями протестовал против coup d’Etat (государственного переворота) и удалился из Франции, когда нечего было в ней делать», — напишет о Гюго Герцен в книге «Былое и думы».

Кажется, никогда раньше Виктор Гюго не чувствовал в себе такой энергии, такой страстной целеустремленности, как теперь.

Он пишет по десять-двенадцать часов в день. Режим дня твердый: от восьми до одиннадцати утра за рабочим столом; потом завтрак. Днем, до пяти, еще несколько часов работы. После обеда встречи с друзьями, а вечером снова за рукописью. Все подчинено единой цели.

Смеркается. Уже пять часов. В комнату заглядывает сын. «Пора обедать!» Они идут в кафе «Тысяча колонн». В обеденные часы там иногда собираются товарищи по изгнанию, их много в Брюсселе. Здесь и Шельшер, и Пьер де Флотт, и другие соратники по декабрьским боям.

По дороге отец расспрашивает Шарля, что он собирается делать в ближайшее время. Старший сын Гюго только недавно приехал в Брюссель, отбыв свой срок в Консьержери. Младший сын и два друга — Мерис и Вакери — все еще за решеткой.

Отец советует Шарлю приняться за работу над историческим очерком Франции послереволюционных лет, К этой работе можно было бы привлечь потом и брата и друзей. Но Шарля больше тянет писать романы в сотрудничестве с Александром Дюма. Маститый писатель охотно привлекает молодых литераторов для работы над исторически-авантюрными романами. На них большой спрос, а Дюма весь в долгах. Он часто приезжает в Брюссель по делам своих новых изданий, и Гюго узнает от него последние неофициальные парижские новости.

Как настроен народ? Что говорят в салонах, над чем работают писатели? Все эти вопросы волнуют Гюго. Он попросил жену, чтобы она вела в Париже дневник своих встреч и разговоров; ее навещают такие люди, как Беранже, Готье, от них можно узнать многое.

После обеда Гюго обычно наносит визит Жюльетте Друэ, которая тотчас же вслед за ним приехала в Брюссель и сняла комнату неподалеку. «Она спасла мне жизнь. Без нее я бы погиб. Это образец абсолютной преданности, проверенной двадцатью годами, искренней и постоянной», — пишет Гюго жене, оправдывая присутствие госпожи Друэ в Брюсселе.

Под вечер он принимает друзей у себя. Иногда человек тридцать набиваются в его бедную комнату. Разговоры, конечно, о событиях во Франции, о задачах Сопротивления.

Друзья охотно слушают отрывки из новой книги Гюго. Аплодируют особо удачным страницам. Он советуется с друзьями, пополняет свои заметки и воспоминания их свидетельствами. Книга должна быть достоверной.

Рукопись растет день ото дня. Скоро выясняется, что напечатать ее невозможно. Ни один издатель в Брюсселе и Лондоне не берется за это. Книга велика по объему, печатание ее — не только политический, но и коммерческий риск. Издатели не желают разоряться и подвергать себя опасностям.

Но автор не хочет смириться и ждать лучших времен. Он должен действовать немедленно. Если эта книга велика, он напишет другую, меньше объемом, но еще резче и острее. Это будет уже не историческое исследование, не роман, а политический памфлет, страстный, разящий, убийственно едкий и гневный.

Гюго без промедления принимается за новую работу. Материалы и источники те же, они под руками. Темпы еще ускоряются. «Моя книга подвигается. Я ею доволен, — пишет он жене в конце февраля 1852 года. — Я прочел друзьям несколько страниц, они произвели большое впечатление. Думаю, что это будет чувствительным воздаянием разума грубой силе. Чернильница против пушек. Чернильница сокрушит пушки».

Главный удар Гюго сосредоточивает на фигуре Луи-Наполеона Бонапарта. Разоблачить преступление перед Францией, совершенное им и мерзкой сворой его приспешников. «Пришлось связать эту одержимую, эту Францию, и Луи Бонапарт надел ей наручники. Теперь она под арестом, на тюремном пайке, посажена на хлеб и на воду, наказана, унижена, связана по рукам и по ногам… С одной стороны — целая нация, первая из наций, с другой стороны — один человек, последний из людей… О! Какой невыносимый позор!.. И вы говорите, что это будет продолжаться! Нет! Нет! Всей кровью в наших жилах клянемся — нет, этого не будет!»

Гюго надеется, что его огненное слово заклеймит негодяев и зажжет массы решимостью к отпору. В пылу разоблачения он не замечает того, что «ничтожнейший человек» вырастает в его памфлете до грандиозных размеров.

Гюго видит монархистов и клерикалов, стоящих за спиной Луи Бонапарта, но он не замечает того, что и подлинные хозяева Франции: финансисты, промышленники-буржуа крупные и мелкие потворствовали государственному преступлению и тем самым сделались его соучастниками.

Через некоторое время Карл Маркс, готовя ко второму изданию свой труд «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта», укажет в предисловии на слабые стороны памфлета Гюго: «Виктор Гюго ограничивается едкими и остроумными выпадами против ответственного издателя государственного переворота. Самое событие изображается у него, как гром среди ясного неба. Он видит в нем лишь акт насилия со стороны отдельной личности. Он не замечает, что изображает эту личность великой вместо малой, приписывая ей беспримерную во всемирной истории мощь личной инициативы»[10].

Разоблачая Луи Бонапарта, Виктор Гюго не вскрыл корней бонапартизма. И все же памфлет имел огромное агитационное значение. Написанный с великолепным литературным мастерством, дышащий гневом, страстной ненавистью, он звал к сопротивлению, к борьбе, к революционному отпору.

1 июля Гюго пишет жене:

«…Как раз сегодня в Лондоне начала печататься моя книга. Никто не осмелился ее купить; ее печатают — только на это и хватило английской отваги. Она выйдет в свет 25 июля и будет называться „Наполеон Малый“. По объему она такая же, как „Последний день приговоренного к смерти“… „Историю второго декабря“ я опубликую позже. Я был вынужден отложить ее, но не хотел, чтобы Бонапарт воспользовался этой отсрочкой. Надеюсь, что „Наполеон Малый“ понравится вам всем. Это одно из лучших моих произведений».

Гюго просил друзей никому не рассказывать о готовящейся книге. Пусть она появится неожиданно, разорвется, как бомба, и сокрушит негодяя, который уже подобрался к императорскому трону. Но тайна не соблюдена. Слишком многие в Бельгии слышали о замысле Гюго. Слухи о сатирическом памфлете просочились и во Францию.

Атмосфера вокруг изгнанника становится все более тревожной. Луи Бонапарт уже обращался к бельгийскому королю, выражая недовольство, что под его крылом нашел приют враг французского правительства. Бельгийские власти заявили Гюго, что его пребывание в Брюсселе дольше трех месяцев нежелательно. И он решил, не дожидаясь официального указа о высылке из Бельгии, покинуть эту страну и переселиться на остров Джерси, самый крупный из островов Ламаншского архипелага, находящийся под протекторатом Англии. Там, на Джерси, соединится вся семья изгнанника.

В парижской квартире Гюго на улице Тур д'Овернь назначена распродажа вещей. А в Брюсселе друзья устраивают писателю теплые проводы. На банкет собрались все ссыльные.

31 июля Гюго с сыном отбывают из Брюсселя.

«К трем часам дня, когда я поднимался на палубу „Равенсбурга“, отплывавшего в Лондон, огромная толпа людей заполнила набережную, женщины махали платками, мужчины кричали: „Да здравствует Виктор Гюго!“ Я, да и Шарль тоже не могли сдержать слез. В ответ я воскликнул: „Да здравствует республика!“, что вызвало новый взрыв приветствий.