Вдруг мне показалось, что дверь медленно и бесшумно приоткрывается. Почему она всегда открывается у нее бесшумно, а у меня гремит и скрипит всеми петлями, даже когда я просто вхожу? Что она чувствует, моя Тузька, стоя в темной прихожей, оглядываясь и побелевшими от усилия пальцами поворачивая головку замка? Я поднимаюсь на цыпочках — сердце колотится как очумелое, подужу к двери. Тузька выступает из темноты и смотрит на меня с укором и нетерпением: ну, скоро ты? О чем она думает, глядя на меня ясными глазами, когда я, стараясь не задеть дверь, вхожу? Понимает ли Тузька, что делает, на что решается? Вряд ли. Если бы понимала — пальцы задрожали бы от страха и, вырвавшись, гулко ударилась бы дверь. Но Тузька не боится: все, что происходит, для нее само собой разумеется. Почему? Почему ей ни разу не приходило в голову, что за дверью соседней комнаты, почуяв сквозняк, заворочалась старуха, Светка не спит и, глядя раскрытыми глазами в стенку, слушает шорох в коридоре, шаги? Почему Тузька так уверена, что все сойдет с рук? И почему все сходит ей с рук? Честное слово, я рад был бы, если бы мы хоть раз попались... Я вхожу в полутемную комнату и замираю, прислушиваясь. Почему мне неловко и странно, как будто я пришел сюда что-то украсть? Почему ей никогда не бывает так же странно, как мне? Она никогда не задумывается об этом, почему?.. Вот она входит следом за мной, уже не сторожась, с озабоченным лицом, и спокойно, даже деловито, защелкивает замок. Почему?..

Я так ясно представил себе, как она подходит ко мне, обнимает за плечи и заглядывает в лицо, уверенная, что мне так же просто, как ей, что в глазах у меня вспыхнули красные пятна. Кровь бросилась в голову, стало жарко, и я сказал себе: человек, который может быть так спокоен, способен на все. Он может обмануть и предать, если захочет, — и будет по-прежнему смотреть тебе в лицо безмятежным взглядом.

Половина первого... Только сейчас мне стало ясно, как я устал за этот месяц. Стою, как глупец, здесь, в подъезде, а моя Тузька, которую я знаю всю, до последней родинки, спит сейчас спокойно, уткнувшись в подушку, как будто это мое плечо...

Внизу громыхнула дверь, послышались веселые голоса: мужской и женский, шаги.

—Ну ладно, — услышал я Тузькин голос, — ну будет тебе, ну успокойся, ну перестань...

Я перегнулся через перила... Тузька поднималась по лестнице с длинношеим худым мальчишкой в меховой «москвичке» и цигейковом пальто. Уши у пижона замерзли, он отогревал их ладонями, и все красное лицо его — слезящиеся глаза, мокрый нос, застывшие губы — смеялось.

Увидев меня, Таня замолкла и остановилась.

Отвернувшись к окну, я курил.

—Не бойся! — сказал мальчишка. — Ну, что ты боишься?

И шмыгнул носом.

Они прошли мимо меня, Танин локоть меня задел.*

Ну ладно, иди, — тусклым голосом сказала она. — Спокойной ночи.

До завтра? — понизив голос, спросил юнец. — До завтра?

Да, да, до завтра, — поспешно сказала Таня. — Пока.

И без неожиданностей?

Да, да...

Я постою внизу, пока ты не уйдешь..,

Не надо.

Мальчишка пробежал мимо меня, на следующей площадке приостановился, пытаясь заглянуть мне в лицо. Я отбросил его коротким сумрачным взглядом и... проснулся. Лестница была пуста. Во всем подъезде стояла мертвая тишина, только на одном из нижних этажей допевала свою песню перегорающая лампочка. Я взглянул на часы — половина третьего. Как я не свалился с подоконника спящий — трудно сказать. Первой мыслью было, что я прохлопал Тузькино возвращение.

Тупо глядя на стену, я решил все же ждать до утра. Надо быть последовательным даже в собственной глупости. Тем более что другого выхода у меня все равно не было. Идти домой пешком через всю Москву? Бежать звонить Тузьке в ту самую, может быть, минуту, когда она подходит к дому? Нет, дождаться, посмотреть ей в глаза — это был единственный выход.

Я дождался. Я посмотрел-таки ей в глаза. Это было уже около девяти утра. Но перед этим я посмотрел в глаза чуть ли не всем жильцам верхних этажей. За ночь я заметно оброс щетиной, осунулся, и вид у меня, должно быть, был диковатый, потому что мужчины, проходя мимо, оглядывали меня мрачно и подозрительно, а женщины жались к стенке.

Где-то после восьми щелкнула Танина дверь, и на площадку, напевая и размахивая чемоданчиком, выбежала Светланка. Поглощенная своими заботами, она заметила меня только на середине лестницы. Приостановилась ошеломленно и, умная девочка, сообразив, должно быть, что спрашивать ничего не следует, прошмыгнула мимо. Даже не поздоровалась: то ли забыла, то ли решила сделать вид, что не заметила, но получилось это у нее по-детски наивно. Вздернула нос, состроила озабоченно-страдальческую гримаску («О боже, какой тяжелый день впереди!») и побежала вниз, ни разу не оглянувшись.

Потом на первом этаже загремела ведром уборщица. Вместе с ней в подъезд вошла Таня. Она поднималась медленно, опустив голову, задумчиво расстегивая на ходу пальто. Поравнявшись со мною, остановилась, посмотрела мне прямо в лицо и, нисколько не удивившись, тихо сказала:

—Здравствуй. Ты уже здесь?

- Я еще здесь, — хрипло ответил я. — Послушай, давай ни о чем не спрашивать. Пусть каждый думает то, что он находит нужным.

Я посмотрел ей в глаза. В них не было ничего — ни досады, ни жалости, ничего, кроме усталости.

—Давай, — сказала она без всякого выражения и пошла к своей двери, не спеша вынимая ключ.

Я отвернулся к окну, закурил.

Дверь бесшумно открылась, я догадался об этом по теплому коридорному ветерку, которым повеяло сзади. Я резко обернулся — Таня стояла в дверях, глядя на меня полными слез глазами.

—Тузька! — вскрикнул я, не помня себя от счастья, и в два прыжка оказался на ее площадке. — Тузька, я...

Сдвинув брови, она показала глазами на дверь своей комнаты.

Таня, ты? — раздался голос старухи.

Я, тетя Шура, — ответила Таня, прикрывая за собой дверь. Замок громко щелкнул. Я оцепенел.

Погоди, сейчас встану... — Старуха, кряхтя, поднялась с постели, зашлепала босыми ногами к двери.

С ума сошел! — громко шепнула мне Таня. — Иди!

Я исчез в комнате прежде, чем дверь открылась, и Таня успела ответить:

Я устала, тетя Шура. С ног валюсь, И более ласково:

Потом, ладно?

Тут твой целый вечер болтался, — сказала, высовываясь из своей комнаты, старуха. — Лица на нем не было. Разругались, что ли?

Нет, тетя Шура.

А надо бы, ишь, дармоед, пристроился. Был бы отец, он бы его живо отвадил.

Аи, тетя Шура, — с досадой сказала Таня. — Вас мне еще не хватало с вашими соображениями!

Ну, отдыхай, отдыхай, миленькая, — старуха, вздыхая, прикрыла дверь. — Всю жизнь на тебе воду возить будут...

—Ну, — коротко сказала мне Таня, когда мы закрылись. — Что скажешь?

Я был потрясен, слушая, с каким спокойствием она разговаривала. Я смотрел на нее чуть ли не с испугом.

Тузик, — сказал я наконец, — я всю ночь проторчал здесь на лестнице. Может быть, я не прав, но я не виноват перед тобой ни в чем.

Может быть, ты не прав, — повторила она и, подойдя к стене, включила верхний свет. — Ты скажи мне, чего ты здесь выжидал? Кого ты здесь караулил?

С ума сошла! — Я подошел к ней, обнял ее, и она покорно подалась ко мне, опустив руки. — Ты думаешь, что говоришь?

Думаю, — ответила она, — я обо всем думаю...

—Я, например, ни о чем тебя не спрашиваю. Она оттолкнула меня.

Зачем ты пришел? — гневно сказала она. — Мы же договорились...

Прости, — сказал я, — мне показалось, что ты мне звонила вчера.

Я? — Она подняла брови.

Не притворяйся, — сказал я. Она подумала.

Допустим, ну и что же?

Ну вот, и я решил...

Ты решил, что я не могу пробыть без тебя ни дня? — засмеялась она резким обидным смехом.

Таня... — тихо сказал я. — Что с тобой творится?

Со мной ничего не творится! — громко сказала она, и глаза ее наполнились слезами. — Да, я не могу без тебя. Да, я лгу ради тебя, я дрянь, это само собой разумеется. Я обманываю Светку, это низость, обо мне можно думать все, что придет в голову. Да, да, да!