Страдают от солнца и более крупные животные.

В одну экспедицию мы взяли с собой прекрасную туркменскую борзую "таазы". Пока мы шли по глинистому грунту, наш Каракурт весело носился вокруг каравана. Но когда вошли в пески, он завыл, залез под куст и стал жалобно смотреть вслед уходящему каравану. Мы напоили его и оставили, по совету туркмен, под кустом, где он вырыл себе ямку. В течение дня то один, то другой участник экспедиции высказывал опасение: "Пропадет Каракурт, не найдет нас". Пройдя около 25 километров, за час до заката солнца наш караван остановился. Началась разгрузка верблюдов, разбивка лагеря. И вдруг на всем скаку в лагерь влетел Каракурт. Мы шли по пескам много дней, и каждое утро приходилось оставлять Каракурта. Только в сентябре, когда солнце уже не так раскаляло песок, он снова начал бегать, не отставая от каравана.

"Воробьиная ночь" и день без движения. Как-то летом 1934 года выдались в Кара-Кумах особенно душные дни. Это было в начале экспедиции по Узбою. Наш огромный караван в 68 верблюдов был чрезмерно нагружен; предстояло забросить запас фуража для лошадей, продовольствие и снаряжение в глубь пустыни на три месяца работ. Чтобы пощадить верблюдов, пришлось перейти на ночные марши. Однажды выдался исключительно душный день. Не принес облегчения и вечер.

Ночью засверкали зарницы, и разразилась настоящая "воробьиная ночь" - такая, которой не выдерживают воробьиные сердца. Атмосфера бывает так наэлектризована, что воробьи иногда гибнут сотнями. Почти до утра воздух беспрерывно освещался яркими молниями без грома. Ни капли дождя, ни освежающего дуновения. Какая-то странная апатия, одурь овладели нами.

А наутро духота стала еще невыносимее. Мы устроили навесы для тени и легли. Спать не могли. Пульс у всех бился еле-еле, по 50 ударов в минуту. Рядом стояли ведра с водой, и, чтобы хоть немного себя поддержать, мы клали мокрые прохладные платки на сердце. Но заставить себя сменить нагревшийся платок было невыносимо трудно. Так пролежали мы до заката, не двигаясь, без еды, без чая, и только к вечеру, когда подул ветерок, все с облегчением вздохнули. Никогда, ни до того, ни после, не приходилось испытывать такого ощущения.

Стреляющие камни. Центральные части многих пустынь представляют собой лабиринты причудливых скал и сплошные каменные россыпи. В таких местах гранитные скалы настолько разрушены, что легко растираются руками в пыль и песок. В Центральной Азии, в безводных горах Нань-Шаня, китайцы добывают золото, раздавливая руками глыбы гранита и перевевая их на ветру. В других местах скалы бывают как бы шелудивыми, покрытыми то мелкими "щепками", то крупными скорлупами, вздутыми посередине. Падая со скал, эти скорлупы усеивают их подножья целым морем острых ребристых камней. Фотография таких рассыпающихся скал помещена между страницами 16 и 17 (на обороте). Откуда берутся эти россыпи и скорлупы?

Один путешественник, проезжая по Сахаре в районе Большого Эрга, был свидетелем того, как около полудня, при температуре в 42°С, раздался со стороны ближайшей скалы выстрел. Звук был настолько сильный, что все его спутники невольно переглянулись. Но это был не выстрел из ружья, а треснула от солнечного нагрева раскаленная известняковая скала. "Звуком солнца" зовут это жители пустынь - туареги. Они говорят, что "солнце их родины заставляет кричать даже камни".

Колебания температур в пустынях так сильны, что неравномерное расширение и сжатие камней, тем более не однородных по составу, постоянно приводит к их растрескиванию. Особенно сильно лопаются камни, когда на их раскаленную поверхность устремляется холодный ливень.

Когда поют пески. Значительно чаще, чем "голос солнца" среди скал, слышен бывает в сыпучих песках другой "голос" пустыни - звучание песков. Оно известно на берегах Байкала, Рижского взморья, Кольского полуострова, Англии и других северных районов, где обычно возникает при перевевании слабым ветром или при ходьбе по высыхающим после дождя пескам. Но шире оно распространено в пустынях, где вызывается или ударами песчинок о скалы, или при сталкивании песчинок во время бурь. Этот случай звучания песков в Сахаре талантливый русский путешественник, врач и зоолог А. Елисеев описывает следующими словами: "Около полудня мы притаились под тенью шатра и не переживали, а перемучивались казавшиеся бесконечными часы полуденного зноя...

Но вот в раскаленном воздухе послышались какие-то чарующие звуки, довольно высокие, певучие, не лишенные гармонии, с сильным металлическим оттенком; они слышались отовсюду, словно их производили невидимые духи пустыни. Я невольно вздрогнул и осмотрелся кругом. Пустыня была так же безмолвна, но звуки летели и таяли в раскаленной атмосфере, возникая откуда-то сверху и пропадая будто бы в землю. "Не к добру эти песни, - сказал проводник. - Песок Эрга поет, зовет ветер, а с ним прилетает и смерть..." То веселые, то жалостные, то резкие и крикливые, то нежные и мелодические, они казались говором живых существ, но не звуками мертвой пустыни... Никакие мифы древних не могли придумать чего-либо более поразительного и чудесного, чем эти таинственные песни песков... Но в раскаленном воздухе слышалось уже приближение чего-то нового, ужасного..."

Самум. Действительно, песни песков - это прелюдия надвигающейся бури: это отзвук сталкивающихся в вихре миллионов песчинок, слышимый за много километров. Это предвестник одного из самых страшных явлений пустыни. В этом пришлось убедиться и А. Елисееву. "Прошло несколько минут, и клубы пыли закрыли солнце... подвижные вершины дюн взлетели в знойную атмосферу и повисли в ней... В воздухе стало нестерпимо душно, еле возможно было дышать; задыхались и люди, и животные. Нехватало самого воздуха, который словно поднялся кверху и улетел вместе с красноватой, бурой мглой, уже совершенно покрывшей горизонт".

Но это было лишь начало самума. А когда через полчаса налетел настоящий "огненный ветер", или, как его называют туареги, "дыхание смерти", то потряслась сама пустыня. В эти страшные часы, когда пустыня превратилась в несущийся в воздухе песчаный хаос, люди лежали распростертыми на песке, покрывшись с головой плащами. Елисеев пишет: "Сердце страшно стучало, дыхание усилилось... голова болела немилосердно, рот и глотка высохли до того, что казались покрытыми струпьями, в груди нехватало воздуха, и мне казалось, что еще час - и страшная медленная смерть удушения песком неизбежна".

Население недаром назвало эти песчаные ураганы "самум" или "семум", что значит "яд". Немало человеческих жизней унес этот ураган. Но, к счастью, он бывает не часто и, проносясь бешеным вихрем, заканчивается так же быстро, как налетает. Обычно он длится 15 - 20 минут, но и за это короткое время успевает принести гибель и разрушение и перебрасывает массы песка.

Хамсин. В Сахаре известен и другой ветер. Он никогда не бывает таким разрушительным, как самум, но дует не четверть часа, а трое суток подряд, и если в первый день он иногда бывает едва заметным, то на второй становится сильным, а на третий день - невыносимым. В воздухе при этом носится едва заметная глазу тонкая, но едкая пыль, проникающая во все поры кожи. Воздух бывает сух и горяч, как в духовке. Рот сохнет, кожа трескаемся. Наступает нервное возбуждение, потом головная боль и головокружение.

Удивительно то, что, по многочисленным наблюдениям, этот ветер меньше всего действует на психику вновь приезжих и больше всего на уроженцев Сахары. Свое название "хамсин", в переводе "пятьдесят", этот ветер получил потому, что возникает только в течение 50 ближайших дней после весеннего равноденствия

"Афганец". У нас в СССР, в юго-восточных Кара-Кумах, дует ветер, очень похожий на хамсин. Его называют "афганцем", так как он приходит всегда со стороны Афганистана. Этот ветер возникает во все времена года. На берегу Аму-Дарьи, у подножий Памиро-Алайских хребтов раскинулся в самом жарком районе СССР город Термез. На противоположном афганском берегу видны вздыбленные золотисто-желтые гребни высоких барханных цепей. Яркая зелень и журчащие арыки освежают широкие улицы Термеза. Вдоль них, в тени' пирамидальных тополей, стоят рядами белые домики русских и украинцев или гладко обмазанные желтой глиной стены, за которыми укрылись дома узбеков и таджиков. По вечерам, когда от Аму-Дарьи и от гор веет прохладой, в. густых кронах карагачей раздается неумолчное пение азиатских соловьев.