Он заволновался, подумав об отсутствии выбора. Ему очень хотелось верить, что она сможет это сделать, но все прошедшие события, и то, что она сама в опасности, оставляли мало надежды. Наконец, он вяло произнес:

— Я сомневаюсь, сможешь ли ты одна открыть для меня двери Большого дома.

Она сказала:

— Думаю, что смогу. — И не глядя на него, она предложила: — Дорогой мой, жизнь длинна, и в ней есть неприятные минуты. Конечно, в самой этой мысли присутствует ужас: «Что это все означает? Куда это ведет?» Эллисон, я играла с маленькими детьми, а потом, девяносто лет спустя, я стояла, все такая же молодая, и смотрела, как одного из них, высохшего и в саване, опускали в могилу. Это ужасно, я могу тебе сказать. Некоторые из нас становятся циниками и черствыми людьми и тем самым как бы устанавливают барьер перед жестокостью смертной жизни. И я так жила какое-то время. Я жила сегодняшним днем. У меня были десятки любовников, один за другим, и я бросала их при первых же признаках старения. Это прошло, и какое-то время я жила, как монашка. Но это была лишь реакция. Постепенно у меня сформировалась более здоровая жизненная философия — философия долгой жизни. И как ни странно, эта философия, которую я так медленно постигала, основана на понимании простых вещей: то, что полезно для здоровья — хорошо; должно быть равновесие между потребностями тела и разума; да и многое другое, что выглядит гораздо более тривиальным, когда об этом говоришь, нежели это есть на самом деле. Но, как я поняла, существует нечто гораздо более важное для женщины, чем все остальное, и именно в этом я осталась обделенной. Ты догадываешься, о чем я говорю?

Стивенс тепло взглянул на нее, задетый за живое необычайной искренностью и серьезностью, звучавших в ее голосе. И вдруг осознание того, что она имела в виду, взволновало его.

— У тебя никогда не было ребенка. Ты об этом говоришь?

Мистра кивнула.

— Закон группы: никаких детей. Когда-то дети рождались, но их отдавали на воспитание. Это было сделано без угрызений совести, и я приняла все это, как и требовалось. Но теперь я этого не принимаю. Уже десять лет я ищу мужчину, который бы мог стать отцом моего ребенка.

Она замолчала, потом глубоко вздохнула:

— Эллисон, я полагаю, ты догадываешься, — я хочу, чтобы этим мужчиной был ты.

Пока она говорила, он почувствовал, как ее пальцы коснулись его руки. Он не заметил, как она протянула к нему руку, и это неожиданное прикосновение было для него словно искра. Она породила пламя, которое охватило все его тело. Он схватил ее руку, сжал ее и нежно поцеловал.

И не говоря больше ни слова, они начали раздеваться. Еще минута, и он легко подхватил ее на руки, понес в спальню и опустил на кровать. Она протянула к нему руки. Он позволил ей притянуть себя и опустился с ней рядом.

Когда они обнялись, Стивенс вдруг подумал: «Может быть, она пытается купить меня своим телом?» Он думал об этом лишь мгновение, но потом отбросил эту мысль, как не имеющую значения. В каком-то смысле так оно и было. Но это была его женщина, хотя бы только на сейчас. Ее охватило желание, и он был счастливчиком, который мог его удовлетворить. Он был даже склонен верить, что долгие годы она ни к кому не испытывала такого ответного чувства, как к нему.

Какое-то время он вообще ни о чем не думал, он лишь ощущал ее физическую близость и нарастающее чувство возбуждения. Он подумал о том, может ли смертный мужчина любить бессмертную женщину? Нет, сейчас он не хотел думать об этом. Это было сейчас, а не когда-нибудь потом, когда он станет старше, а она будет все еще молодой, красивой и желанной. Здесь и сейчас это была любовь крепкого мужчины и здоровой женщины, которые с каждой встречей доказывали, что любят друг друга очень сильно. И еще было приятно осознавать, что ни разу у них не проскользнуло в отношении друг к другу ничего ханжеского.

Когда они уже оделись, она молча повела его к бару. Ничего не говоря, она повернулась и снова бросилась к нему в объятия:

— Эллисон, я правда верю, что люблю тебя так, как никогда не любила.

Голос Мистры звучал мягко. Стивенс поцеловал ее, все еще не веря. Ее губы приникли к его губам, отвечая на его поцелуй, в этом сомнений не было.

— Мистра, — сказал он, — ты красавица.

Она засмеялась низким контральто.

— И это гарантировано навсегда. Не забудь об этом.

А он забыл. Он попытался отогнать пришедшую мысль. На мгновение он так сильно прижал ее, что она засмеялась и задохнулась:

— Мой дорогой — воздух!

Стивенс разомкнул объятия. Он отошел и сказал мрачно:

— Ты говоришь о том, что в мир нужно впустить новую жизнь. А что же с тысячами тех, кто умрет, когда начнется нападение?

Она взглянула на него и удивленно покачала головой:

— Я показала тебе предупреждение, которое будет передано.

— Они не обратят на него никакого внимания, ты же знаешь.

Она наклонилась к нему и серьезно сказала:

— Эллисон, нападение должно произойти, независимо от потерь. Ты должен мне помочь. — И быстро продолжала — Конечно, ты не должен отказываться от своего шанса попасть в дом — шанса нашей любви — я клянусь, мы дадим им все возможности.

— Я вижу, ты не упомянула себя.

— Для меня нет цены. Только любовь может купить любовь. А это приходит позже.

Опять его захлестнуло чувство. Но потом он покачал головой и наконец сказал:

— Прости, дорогая. Я бы отдал, что угодно… — Он замолчал и беспомощно протянул к ней руки.

— Но тебе не нужно отдавать что угодно.

Стивенс не ответил сразу же, но он уже принял решение. Если он сделает этот шаг, он психологически уже не будет свободным. Он вдруг резко осознал, что эта хорошенькая женщина может подавить его. А тогда он и не захочет высвобождаться из-под ее власти. Вот он, этот важный момент. Он должен вернуться и идти вперед. Даже для того, чтобы любить, он должен остаться верным самому себе.

Он не чувствовал угрызений совести. Она же оставалась верной себе. Это была чисто внутренняя проблема. На фабриках будут сотни людей, которых она собиралась бомбить. Они останутся там, несмотря на предупреждение, а он просто не мог допустить, чтобы их жизнь подвергалась опасности. Он, запинаясь, объяснил, что он чувствует, потому что ощущал себя идиотом, будто он больше не был мужчиной.

Но сомнений у него не было. Одна женщина и один мужчина не имеют права развязывать войну против целой нации. Когда он все объяснил, Мистра кивнула и сказала:

— Я верну тебя в Альмирант, как только стемнеет.

Ночь была темная, и на кладбище было тихо, только шумел листвой морской ветер. Таннахилл опаздывал уже на час, Мистра пошевелилась на сиденье рядом с ним и сказала тихо:

— Может, его на пути перехватила полиция?

Стивенс промолчал, но он понимал, что это не было невозможно. Если Хаулэнд отдал приказ об аресте Таннахилла в течение часа после того, как он вернулся в свой офис, то назад у него уже пути не было.

Прошло еще полчаса. Незадолго до полуночи Мистра заговорила опять:

— Может быть, я останусь здесь, а ты пойдешь и откуда-нибудь позвонишь в полицию и узнаешь, а вдруг он у них…

— Еще рано. Он мог задержаться по многим причинам.

Какое-то время они молчали. Он предложил Таннахиллу встретиться на кладбище, потому что оба знали это место.

Наконец, Стивенс нарушил молчание.

— Я много думал о вашей группе. Вы в прошлом часто ссорились?

— Нет, с тех пор как появился телепат около двухсот лет назад.

— Я хотел спросить тебя, почему у вас только один телепат? Я думал, что искусство чтения мыслей вырабатывается очень долго.

— Нет, — ответила она быстро, — один из членов нашей группы познакомился в Европе с семьей, у которой был замечательно развит этот дар. Мы попытались на двух поколениях сделать так, чтобы этот дар стал врожденным. Наконец, мы выбрали внучку.

После некоторого колебания он спросил: