Обычно же она отвечала прямо и просто. Да, она слышала «голоса». Слышала так же явственно, как слышит сейчас голос следователя. Да, она видела святых. Видела так же ясно, как видит сейчас перед собой судей. Это по их воле она оставила родной дом и пошла на войну. Да, она уверена, что именно ее избрал господь для спасения Франции: «Все, что я сделала, было сделано мной по велению бога и не иначе».

«Спрошенная, ненавидит ли бог англичан, отвечала, что ей ничего не известно о любви или ненависти бога к англичанам и о том, как он поступит с душами. Но она твердо знает, что все они будут изгнаны из Франции, кроме тех, кого найдет здесь смерть» (Т, I, 169).

Казалось бы, ничего большего судьям и не требовалось. Заявления подсудимой о том, что она получает приказы непосредственно от бога и его святых, - разве не были эти заявления неопровержимой уликой ереси, поскольку они не оставляли места для церкви, посредницы между богом и людьми? А если церковь здесь не при чем, то не ясно ли, что «голоса» и видения Девы - не что иное, как дьявольское наваждение?

Но все это было не так просто. Церковь никогда не отрицала возможности непосредственных контактов между человеком и божеством. Больше того, на признании возможности таких контактов основывалось само представление о святых. Главная трудность заключалась в том, чтобы отличить «божественное откровение» от «дьявольского наваждения».

Богословско-схоластическая «наука» оживленно дебатировала этот вопрос - особенно в конце XIV-начале XV в., когда он приобрел исключительную остроту и актуальность. В эти смутные времена постоянных войн, разрухи, массовых эпидемий и голодовок во Франции и в других странах Западной Европы появилось великое множество «пророков», «провидцев» и «ясновидящих». Их проповеди и призывы были далеко не всегда безобидными с точки зрения классовых интересов церкви. В форму мистических «откровений» облекались подчас идеи, угрожавшие самим основам феодального строя. «Революционная оппозиция феодализму, - замечает Энгельс, - проходит через все средневековье. Она выступает, соответственно условиям времени, то в виде мистики, то в виде открытой ереси, то в виде вооруженного восстания».[20] В этих условиях сама жизнь поставила перед теологией проблему критерия «откровений». Требовалось установить некие общие правила, руководствуясь которыми компетентные церковные органы могли бы в каждом конкретном случае решить, от кого исходят «голоса» и видения - от бога или от дьявола.

В те времена, о которых здесь идет речь, эта проблема была решена. Критерий был найден, и правила установлены. Богословы пришли к выводу, что все дело в личности «ясновидящего», в его поведении и (что особенно важно) в цели деятельности. Если он преисполнен христианского благочестия и ставит перед собой добродетельную цель, то он осенен «святым духом». Отклонения же от норм христианской морали указывали на дьявольский источник «вдохновения». Все, следовательно, зависело от оценки личности и поведения испытуемого тем или иным церковным органом. Это был субъективный критерий, который открывал безграничные возможности для произвола.

В деле Жанны д’Арк этот произвол проявился с полной очевидностью. Как известно, руанский трибунал не был первым церковным органом, который заинтересовался, от кого исходят «голоса» и видения Жанны. До него этим же вопросом занималась богословская комиссия в Пуатье. В обоих случаях богословы имели дело не только с одним и тем же человеком, но с теми же самыми фактами. И членам комиссии в Пуатье, и руанским судьям Жанна говорила одно и то же. Но, опираясь на одни и те же исходные данные, два в равной мере компетентных органа пришли к диаметрально противоположным выводам.

Комиссия в Пуатье отвергла предположение о дьявольских кознях и позволила девушке присоединиться к войску, посылаемому в Орлеан, «чтобы дать там знамение божьей помощи». Основанием для этого вывода послужила моральная чистота испытуемой (комиссия не нашла в ней «ничего, кроме доброты, смирения, целомудрия, честности и благочестия»), а также добродетельный и богоугодный характер той цели, которую она перед собой поставила: изгнание англичан.

Но руанские судьи не могли, конечно, признать эту цель ни добродетельной, ни богоугодной. В намерении Жанны идти на войну и в ее военных успехах, т. е. в том самом, в чем богословы, принадлежавшие к иному политическому лагерю, видели залог и знамение божьей помощи, они находили одни лишь сатанинские козни и происки. А поскольку сама подсудимая заявляла, что она действовала по воле «голосов» и видений, то, стало быть, эти «голоса» и видения исходили ни от кого иного, как от дьявола.

Совершенно категорически высказался на этот счет факультет теологии Парижского университета, на экспертизу которого было передано обвинительное заключение по делу Жанны. По мнению столичных богословов, предмет, характер и цель «откровении», а также отвратительные личные качества обвиняемой указывали на то, что «голоса» и видения Жанны представляют собой «ложные, обольстительные и опасные наваждения». Профессора полагали, что духов, наславших эти наваждения и доставивших тем самым столько неприятностей англичанам, звали Белиал, Сатана и Бегемот (Т, I, 361).

Теологи решали вопрос о природе «откровений» Жанны д Арк в полной зависимости от своей политической позиции.

Точно так же подходили они и к оценке личности и поведения девушки. Судьям во что бы то ни стало нужно было обнаружить в поступках подсудимой отклонения от норм христианской морали, ибо, только обнаружив такие отклонения, они получали право говорить о сатанинском источнике «откровений». Обвинение в связи с дьяволом тесно переплеталось с обвинением в ереси.

В каких только грехах не обвиняли Жанну! Она преступила заповедь дочернего послушания, покинув отчий дом без ведома и согласия родителей. Совершила святотатство, осмелившись атаковать ворота Парижа в богородицын день. Нарушила христову заповедь прощения врагам, распорядившись отдать под суд некоего Франке Арраского - предводителя бургундской наемной шайки, взятого французами в плен во время одной из стычек под Компьенем. Пыталась покончить с собой, бросившись с башни Боревуара и т. д. и т.п.

Важнейшей уликой ереси были в глазах судей мужской костюм и прическа Жанны.

«Да не наденет жена мужское платье, а муж - женское; содеявший это, повинен перед господом», - гласила древняя церковная заповедь, подтвержденная многочисленными соборными постановлениями и папскими декретами.

Жанна нарушила ее.

Преступление было налицо. Оно отягощалось упорным нежеланием подсудимой снять богомерзкий костюм. «Названная женщина утверждает, - говорилось в обвинительном заключении, - что она надела, носила и продолжает носить мужской костюм по приказу и воле бога. Она заявляет также, что господу было угодно, чтобы она надела короткий плащ, шапку, куртку, кальсоны и штаны со многими шнурками, а ее волосы были бы подстрижены в кружок над ушами и чтобы она не имела на своем теле ничего, что говорило бы о ее поле, кроме того, что дано ей природой... Она отвергла кроткие просьбы и предложения переодеться в женское платье, заявив, что скорее умрет, нежели расстанется с мужской одеждой» (Т, I, 361).

Парижские эксперты-богословы квалифицировали поведение Жанны как богохульство, нарушение святых заповедей и канонических установлений, заблуждение в вере и пустое тщеславие. Более определенно высказались их коллеги-юристы, члены факультета канонического права: подсудимая - вероотступница и еретичка.

Как будто на сей раз обвинение полностью соответствовало фактам и базировалось на безупречной правовой основе. Надев мужской костюм, Жанна действительно преступила церковный запрет. Но было ли это преступление столь велико, чтобы дать суду бесспорное основание обвинить девушку в ереси? Взглянем на него глазами современников.

Здесь сразу же обнаруживается поразительный факт. Никто, решительно никто, кроме руанских судей и их парижских единомышленников, не считал Жанну вероотступницей и еретичкой из-за того, что она носила мужской костюм. А ведь в этом костюме ее видели десятки тысяч людей. В нем она не только воевала, но и посещала церкви, молилась, исповедовалась, принимала причастие, получала пастырские благословения. Она общалась с множеством священников, но ни разу не слышала от них упрека по поводу неподобающего плат ья.

вернуться

20

К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения, т. 7, стр. 361.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: