Больше того. Мужской костюм был на Жанне и тогда, когда она стояла перед комиссией в Пуатье, которая специально выясняла вопрос о соответствии слов и поступков девушки нормам христианской морали. Профессора богословия и знатоки канонического права, входившие в эту комиссию, не нашли в поведении испытуемой ничего предосудительного. Стало быть, и их не смутило столь, казалось бы, явное нарушение канонического запрета.

Отсюда ясно, что этот запрет вовсе не обладал той всеобщей и обязательной силой, которую ему приписывали авторы обвинительного заключения по делу Жанны д Арк и парижские эксперты. Он допускал исключения, и его можно было обойти. По мнению крупнейшего французского теолога того времени Жана Жерсона, этот запрет представлял собой не общеобязательную правовую норму, но этическое правило, главной целью которого было пресечение распутства и разврата. Жанна же надела мужской костюм с богоугодной целью. «Бранить Деву за то, что она носит мужской костюм, - писал Жерсон, - значит рабски следовать текстам Ветхого и Нового заветов, не понимая их духа. Целью запрета была защита целомудрия, а Жанна подобно амазонкам переоделась в мужчину именно для того, чтобы надежнее сохранить свою добродетель и лучше сражаться с врагами отечества. Воздержимся же от придирок к героине из-за такого ничтожного повода, как ее одежда, и восславим в ней доброту господа, который, сделав девственницу освободительницей сего королевства, облек ее слабость силой, от коей нам идет спасение» (Q, III, 305). Это было написано 14 мая 1429 г. - через неделю после освобождения Орлеана.

Мнение Жерсона. разделяли и другие ученые клирики. Так, в частности, адвокаты папского трибунала Теодор де Лелиис и Паоло Понтано, ознакомившись во время подготовки реабилитации Жанны с материалами обвинительного процесса, пришли к заключению, что, надев мужской костюм и отказавшись его снять, Жанна вовсе не нарушила канонического запрета. Напротив, оба юриста усмотрели в этом свидетельство нравственной чистоты девушки, ибо с помощью мужского костюма она защищала свою честь от посягательств со стороны солдат и стражников.

Как видим, и теоретическое богословие, и прикладная юриспруденция не считали ношение неподобающей своему полу одежды безусловным проявлением ереси.

Допросы шли уже четвертую неделю, и организаторы процесса с каждым днем все больше убеждались в том, что следствие-если оно будет идти прежним путем не соберет неопровержимых доказательств вероотступничества подсудимой. «Голоса» и видения, мужской костюм, «дерево фей», «прыжок с башни Боревуара» - всех этих фактов вполне хватило бы для того, чтобы вынести обвинительный приговор в обычном инквизиционном процессе: церковь отправляла «еретиков» на костер на основании еще более скудных улик. Но чтобы убедить общественное мнение в том, что Жанна действительно является еретичкой, этих фактов было явно недостаточно. Суду не хватало безупречных доказательств.

И их создали.

Утром 15 марта в камеру явился следователь трибунала Жан де Лафонтен, который часто замещал на допросах бовеского епископа. Его сопровождали инквизитор и четверо асессоров.

Жанна ждала обычных вопросов - о «голосах», видениях, костюме и т. д. Но вопрос прозвучал неожиданно: «Согласна ли ты передать свои слова и поступки определению нашей святой матери церкви?».

Девушка не сразу поняла, чего от нее хотят. Она попросила уточнить, о каких поступках идет речь. «О любых. Обо всех вообще, - сказали ей. - Желаешь ли ты подчиниться воинствующей церкви?».

Выяснилось, что подсудимая не знает, что такое воинствующая церковь. Ей объяснили: есть церковь торжествующая и церковь воинствующая. Первая - небесная, вторая - земная. Торжествующая церковь - бог, святые и ангелы - правит спасенными душами. Воинствующая церковь - духовенство во главе с папой - борется за спасение душ.

Жанна задумалась. Она догадывалась, что в вопросе о подчинении воинствующей церкви скрыт подвох.

- Я не могу вам сейчас ничего ответить (Т, I, 154, 155).

Следователь не настаивал на немедленном ответе. Он перешел к другим предметам.

Так была расставлена ловушка, в которую судьи рассчитывали завлечь подсудимую. Их расчет строился, во-первых, на том, что Жанна была совершенно несведуща в вопросах теологии, и, во-вторых, на том. что она была глубоко убеждена в божественном характере своей миссии. Вопрос о подчинении воинствующей церкви был поставлен так, что девушка, считавшая себя избранницей бога, увидела в этом требовании посягательство на свое избранничество. И когда на следующем допросе 17 марта у нее вновь спросили, желает ли она передать все свои слова и поступки, хорошие и дурные, суду и определению воинствующей церкви, т. е. папе, кардиналам, прелатам, духовенству и всем добрым христианам-католикам, - «церкви, которая как целое непогрешима в своих суждениях и направляется святым духом», - Жанна ответила; «Я пришла к королю Франции от бога, девы Марии, святых рая и всепобеждающей небесной церкви. Я действовала по их повелению. И на суд этой церкви я передаю все свои добрые дела - прошлые и будущие. Что до подчинения церкви воинствующей, то я ничего не могу сказать» (Т, I, 167).

Ничего большего судьям и не требовалось. Они добились всего, чего хотели. Подсудимая отказалась признать над собой власть земной церкви. Необходимое доказательство ереси - убедительное, неопровержимое, безупречное - было налицо. Отказ подчиниться воинствующей церкви станет с этого момента главным обвинением. Ловушка захлопнулась.

В тот же день допросы были прекращены.

Сразу же по окончании следствия прокурор трибунала Жан дЭстиве приступил к составлению обвинительного заключения. Ему помогал парижский теолог Тома де Курсель. Работа была кропотливой: извлекли из протоколов допросов все, что говорило против Жанны, или то, что можно было обернуть против нее, препарировали этот материал, подчистили и сгруппировали. В результате на свет появился обширный документ, состоящий из длинной преабмулы и 70 статей. 27 марта в малом зале Буврейского замка подсудимой в присутствии должностных лиц трибунала и 37 асессоров зачитали первую половину этого документа; оставшуюся часть огласили на следующий день. По каждому пункту Жанна давала краткие показания. С этого началась вторая стадия судебного разбирательства - процесс с участием обвинителя.

Преамбула обвинительного акта перечисляла в общей форме преступления подсудимой. По мнению прокурора, «сия женщина Жанна-Дева» была колдуньей, чародейкой, идолопоклонницей, лжепророчицей, заклинательницей злых духов, осквернительницей святынь, смутьянкой, раскольницей и еретичкой. Она предавалась черной магии, злоумышляла против единства церкви, богохульствовала, проливала потоки крови, обольщала государей и народы, требовала, чтобы ей воздавали божественные почести.

Прокурор не упустил решительно ни одного из всех мыслимых преступлений против веры. Излюбленный прием фальсификаторов и лжецов: чем меньше конкретных доказательств, тем более грозно должны звучать общие обвинения.

Их, правда, полагалось, хоть как-то обосновать. Но за этим дело не стало. В 70 статьях перечислял метр д'Эстиве преступные деяния, речи и помыслы обвиняемой, восполняя по мере надобности отсутствие весомых улик передержками и измышлениями.

Во многих случаях обвинение прямо противоречило данным следствия. Так, например, в VII статье прокурор, ссылаясь на протокол допроса от 1 марта, утверждал, что «названная Жанна некоторое время хранила у себя на груди корень мандрагоры, надеясь этим средством приобрести богатство и земные блага». В протоколе же было сказано следующее: «Спрошенная, что она делала со своей мандрагорой, отвечала, что у нее нет мандрагоры и никогда не было» (Т, I, 86). Следующая статья обвиняла Жанну в том, что в возрасте 20 (!) лет она отправилась без разрешения родителей в город Нефшато, где нанялась на службу к содержательнице постоялого двора. Подружившись там с женщинами дурного поведения и солдатами, она научилась верховой езде и владению оружием. На самом же деле - и прокурор это прекрасно знал - девушка жила в Нефшато вместе со своими родителями и односельчанами, которые укрылись в стенах этого города от бургундских шаек. Что касается дружбы Жанны с проститутками и солдатами, то она представляла собой плод фантазии метра дЭстиве. Для чего эта «дружба» понадобилась обвинителю?