«Мне бы только услышать ваш голос, и я был бы самым счастливым человеком на свете! Но, увы, это лишь мечта. Когда она исполнится, я не знаю и даже не смею надеяться на это…»
Увез лейтенант Соловейко письмо в далекий Ленинград, а Стукалов стал ответа ждать. Волновался очень. Бывало, усядется на диван, устремит свой задумчивый взор в одну точку, скажет ефрейтору:
— Крути-ка, Коржиков, «Дунайские волны»…
Коржиков только руками разводил. Слова младшего лейтенанта он истолковывал по-своему: дескать, потерял младший лейтенант уверенность в успехе на лыжных соревнованиях. А это — самое скверное дело! До соревнований же считанные дни остались!
— Помните мое слово, — говорил теперь Коржиков солдатам, — дорого нам обойдется пристрастие товарища младшего лейтенанта к музыке!
Как бы то ни было, но случилось так, что неизвестно по чьей вине патефон вышел из строя. Пытались своими силами отремонтировать пружину, но ничего не получилось. Кончилось дело тем, что неисправный патефон капитан Коробков забрал к себе в канцелярию.
От такой ситуации Коржиков повеселел. Если раньше младший лейтенант Стукалов в музыке душу отводил, то теперь для «отвода души» одни лыжи остались.
— Идем к финишу без музыки, — улыбаясь, говорил Коржиков, — зато с уверенностью в победе!
31 декабря ознаменовалось двумя событиями: во-первых, в этот день начались лыжные соревнования, и в части царило радостное оживление. Во-вторых, из отпуска вернулся лейтенант Соловейко. В этом совпадении не было ничего случайного: лейтенант считался самым ярым болельщиком на всех состязаниях, и сейчас он специально вернулся из отпуска на два дня раньше.
— Ну, а у невесты Стукалова удалось вам побывать? — спросил капитан, выслушав рапорт лейтенанта Соловейко.
— Так точно. Девушка с понятием. Прислала Стукалову письмо. И не простое, а говорящее. Свои новогодние пожелания на пластинку записала.
Коробков закусил ус от досады:
— Вот незадача: и угораздило же кого-то сломать патефон! Впрочем…
Хитрая искорка мелькнула в серых глазах Коробкова. Он взял телефонную трубку:
— Младшего лейтенанта Стукалова ко мне!
Когда Стукалов вошел, Соловейко протянул ему плотный конверт с говорящим письмом. Трясущимися от нетерпения руками младший лейтенант вскрыл конверт и застыл изумленный.
— Говорящее письмо! — пояснил Коробков. — Ведь вы хотели услышать голос Кати. Так вот… Жаль, что патефон сломан и вы не сможете услышать его сейчас. Но дело поправимое: пойдете на дистанцию — в Доме офицера прослушаете.
Капитан знал, что говорил. Он увидел, как на лице младшего лейтенанта отразилось нетерпение. «Теперь его можно пускать на старт!..» — подумал капитан и улыбнулся.
…Стоя у стартовой черты, младший лейтенант Стукалов не замечал ничего вокруг. Он то и дело прижимал руку к груди, где под свитером была спрятана драгоценная целлулоидная пластинка.
Скорее бы команда!..
Тревожная радость охватила его сейчас. Говорящее письмо!.. Да, да, еще немного — и он услышит ее голос… Есть чудеса на свете! Что в этом письме? Вернет ли оно ему надежду или, быть может…
Вот подошел ефрейтор Коржиков, страстно зашептал:
— Главное — набирать темп постепенно. Особенно не следует рвать на половине дистанции, перед приходом «второго дыхания». Я иду за вами…
— Ищите меня в Доме офицера, — проговорил Стукалов рассеянно.
Коржиков покрутил головой:
— Эхма! Что-то неладное творится с младшим лейтенантом. Погубит его страсть к музыке…
Болельщики заволновались. Глухо хлопнул выстрел.
Стукалов сорвался с места. Для него больше ничего не существовало. Он только видел безграничную заснеженную даль, залитую лунным светом. Она напоминала застывшие беспорядочные морские волны. Наст был прочный, и лыжи скользили легко. Стукалов шел широким шагом. Он и без Коржикова знал, что темп следует набирать постепенно, и все же непроизвольно наращивал скорость. На втором километре он обошел старшину Ефимцева, сильнейшего лыжника соседней части. Метрах в двадцати впереди находился лейтенант Буров. Стукалов догнал его и пошел рядом. Буров был натренированным спортсменом. Со стороны казалось, что этот человек совсем не прилагает никаких усилий и в то же время стремительно летит вперед. Буров рывком подался вперед. Стукалов отстал. С каждым шагом младший лейтенант отставал все больше и больше.
«Пожалуй, мне и в самом деле не следовало развивать с места высокий темп… — подумал младший лейтенант. — Впрочем, до финиша еще далеко…»
Лейтенант Буров превратился в еле заметную точку, чернеющую впереди. Теперь рядом шел Коржиков. Стукалов чувствовал, как у него перехватывает дыхание. Острые кристаллы сухого снега били в лицо. Очки покрылись инеем.
— Защищайте рот!.. — крикнул ему Коржиков.
Постепенно младший лейтенант успокоился, обрел уверенность. Напряжение, владевшее им с самого начала бега, как-то спало. В нем проснулась неукротимая воля к победе. Забыв и о говорящем письме и обо всем на свете, он с каждой минутой наращивал скорость. Дистанция до лейтенанта Бурова неумолимо сокращалась. Вот они снова идут бок о бок. Видно, Буров уже изрядно выдохся, уже нет той легкости и стремительности в его шаге. И все-таки заметно было, что он решил держаться до последнего. Все попытки Стукалова вырваться вперед ни к чему не приводили, Буров не замедлял темпа. Так и бежали они рядом по снежной равнине.
Становилось понятным, что они оба с самого начала взяли слишком высокий темп, неэкономно расходовали силы. Всем своим существом ощущал Стукалов тяжелую, сковавшую мускулы усталость. Будто воздух сделался необычно упругим и сквозь него трудно пробиваться. Мерзнет мокрое лицо, сквозь очки совсем ничего не видно, их то и дело приходится протирать.
Но вот уже в голубоватых лучах прожекторов показалась окраина селения. Еще немного — и лыжник увидел трибуну, судейский стол, покрытый кумачом. У трибуны много людей. Гремит оркестр.
И вдруг Стукалов скорее почувствовал, чем увидел, как мимо него метнулась фигура лейтенанта Бурова. «Перехитрил, сэкономил силы!..»
Кровь ударила в голову. Неужели Буров придет первым? Ведь до финиша — рукой подать. Победить, победить во что бы то ни стало! Перетруженные мускулы налились силой. Словно разжатая пружина, рванулся Стукалов вперед. Последнее волевое усилие. И, к счастью, этого усилия оказалось достаточно, чтобы обогнать Бурова, первым прийти к финишу.
Он не слышал ни грома аплодисментов, ни бравурной музыки. Его мигом окружили, что-то выкрикивали, жали руки, совали плитки шоколада.
— Сердце, поди, зашлось от такого бега! — сказал кто-то.
Сердце!.. Стукалов прижал руку к сердцу. Здесь оно, у самого сердца, ее говорящее письмо! Скорее, скорее в Дом офицера… Сбросив лыжи, он с неожиданной прытью побежал прочь от трибуны и восторженных болельщиков.
И вот он сидит в комнате отдыха. Ноет спина, еще дрожат от перенапряжения икры. Все предметы, словно в тумане, плывут перед глазами. Скорее, скорее!..
Легкое шипение вырывается из-под иглы патефона. Стукалов от волнения прикрывает веки. Мечты уносят его далеко-далеко, к гранитным набережным Ленинграда.
Вот он, такой знакомый, проникновенный, мелодичный голос! Голос Кати Гордеевой. Даже сквозь вой метели он мог бы различить его…
«Дорогой Игорь! Поздравляю тебя и твоих товарищей с наступающим Новым годом. Далеко ваша часть от Ленинграда, но в этот час все мы, простые советские девушки и юноши, мысленно с вами. От всего сердца хочется пожелать вам успехов в вашей трудной и благородной службе.
Не скрою, дорогой Игорь: теперь моя заветная мечта — работать в том же краю, где служишь ты. Закончу учебу и буду проситься на Север. Верю, мы скоро встретимся. Обязательно встретимся!
Мне передавали, что ты готовишься к спортивным соревнованиям. Знаю твой упорный характер и заранее поздравляю с победой! Катя».
— И мы все поздравляем вас, товарищ младший лейтенант!