Сердце не размышляет. Его задача — движение. Вечное, мерное, неостановимое… Так кажется всем, и даже ему: что слитное биение сокращений, раскрытия и закрытия клапанов, пульсирующий ток крови — вечны. И так будет всегда, сквозь времена, и пространства, во имя торжествующего звездного пламени Жизни.

Сейчас незримое сердце, когда-то бившееся во всех временах человеческой расы, сбоило. Раны, нанесенные Человеку там, в будущем, были слишком обширны. Вирус, поразивший тело цивилизации, пожирал саму основу основ — людей. Выедал тонкие перегородки душ, растворял столь уязвимые физические оболочки, выбрасывая в кровеносную систему сложный, медленно действующий яд, и, одновременно с тем исторгая вовне, во тьму и безвременье, перерожденные клетки-сознания.

Под завывание ревунов системы оповещения, из потолков большинства уцелевших переходов, помещений и коридоров базы выдвинулись форсунки системы пожаротушения. По задумке создателей, распылители должны были исторгнуть воду, смешанную с множеством компонентов — пенообразующих, пирофорных, и прочих… Но сейчас из их жерл лениво тек серо-лиловый туман, обтекая решетчатые фермы, пластальные балки и пучки энерговодов. Он стелился по потолку, словно живой, запускал тонкие щупальца в вентиляцию, и нехотя распространялся, с ленцой крупного хищника, почувствовавшего добычу, загнанную в угол.

База, укрытая в двадцать первом веке, медленно умирала. И продолжала сражаться. Время текло нелинейно — в одних отсеках люди умирали от старости за долю секунды, в других — замирали, впаянные в тягучие минуты, растянувшиеся на годы. Тысячи солдат, техников, ученых сражались за право жить — со временем, с перерождающимися под действием вируса, с самими собой.

В окружающем пространстве тоже творилось неладное — то и дело выныривали корабли из будущего, вероятного и невероятного, человеческие, инопланетные, и даже один чудовищный автоматический линкор Предтеч почтил присутствием астероидный пояс в прошлом Земли.

Пришельцы, затянутые в этот Мальстрем времени и пространства, тоже сражались. И неважно, кто начал стрельбу первым — пиратский крейсер, парящий воздухом из рваных пробоин, исполосовавших его изъеденные гиперпространством борта, полицейский катер из двадцать пятого века, или рейдер раута. Все новые и новые корабли присоединялись к возникшему хаосу сражения, с упоением расстреливая появляющихся и исчезающих в тусклом мерцании противников, получая ответные залпы и выстрелы от системы обороны близлежащей базы…

Над плоскостью эклиптики, словно венчая собой этот хаос, медленно начали проявляться контуры золотистой пирамиды, уходящей отражениями граней в бесконечность.

В конференц-зале, залитом сиянием лилового и тусклым маревом темноты, сочащейся из замершего портала, тот, кто когда-то был полковником десанта Марком Романовым, открыл глаза. Теперь он видел своего противника так же ясно, как времена — от Большого Взрыва, который случился в начале всего, и до тихого умирания Вселенной в пучинах бесконечного ничто… Сущность, называемая Строителем Пути, стояла на пороге мира, который, разлагаясь в истекающем из его ран лиловом гное Изменения, отдавал все свои силы, и непрожитые жизни своих детей новому Богу. В этой точке, смещая течение времен, и законы физики, столкнулись две воли — сияющее лезвие в руках мечтателя, чья потаенная фантазия замерла в шаге от воплощения, и черный провал, которым обернулась всепоглощающая жажда и неутолимый голод древнего, чуждого самой жизни существа, чье существование было подчинено только одному Пути… И этот Путь пролегал через сотни и тысячи вселенных цепью выжженных в прах и пепел миров, галактик, звездных скоплений, в которых никогда больше не родится разумная жизнь.

Древний уродливый разум, растерявший все сокровища своего рождения, обменявший всё, что имел — на бесконечную жизнь, бескрайние мертвые пространства, и невообразимое одиночество.

Романов сочувствовал Строителю, и понимал тенью своего рассудка, что они, целящиеся друг в друга, использующие последний шанс для удара, похожи до боли. И даже сильнее, чем боль. Марк знал, что переступил черту, и скоро взлет может смениться падением, стремление к могуществу может застить взор, а сила — опьянит новорожденного повелителя изменений… И тогда, чем бы не закончилось сегодняшнее противостояние, новый Строитель начнет творить свой собственный Путь, прикрываясь словесами о Создателе, вере, надежде — ложью, направленной на поглощение и ассимиляцию новых миров, чтобы обратить их в часть себя, и погрузиться в краткую эйфорию сытости… Которая с каждым разом будет все короче и короче.

«Кто первым сделает шаг, тот и проиграет». Нет, это не так. «Убивший дракона — сам становится драконом». Чушь. «Для силы, воли и знания — нет предела». Предел каждый из нас устанавливает себе сам.

Они двинулись одновременно. Черное-на-черном, и лилово-стальное. Романов распахнул объятия, собирая воедино все, что щедро отдавали миру родившиеся Измененные — жизнь, смерть, время, судьбы, души… Строитель Пути ударил ненавистью и болью, собранными с десятков иных миров — наотмашь, бездумно, стараясь смахнуть помеху. Незначительную песчинку, попавшую в жернова слепой мощи, перемалывавших и не такое…

Марк не стал отражать рвущие его на части ощущения неизбывной потери, последней — край перед ликом смерти — ярости и небывалой жути. Они были несущественны. Важнее было остановить медленно сочившуюся в мир тварь, уже протягивавшую жадные невидимые щупальца к ближайшим островкам жизни. Полковник метнул сквозь застилавшую все его взоры кровавую муть свою силу, как его первобытные предки когда-то отправляли в полет деревяшку с примотанным звериными жилами обломком кремня…

Строитель остановился, словно упершись в невидимую стену. Ему и так было непросто втискивать свое многомерное тело в узость немногочисленных и крайне простых измерений человеческой реальности, а яркий болезненны поток энергии выжег значительную часть его крайне уязвимого вместилища на данный момент. Он потянулся сильнее, забрасывая якоря в реальность, стремясь захватить как можно больше живого — которое еще могло жить, и сделать частью себя. Впервые за много эпох и вселенных практически всемогущее существо почувствовало нечто, отдаленно похожее на боль. Отголоски этого странного, давно забытого чувства прокатились по всем составляющим длинной цепи Пути… Где-то там, в серых пустошах пепла, зажглись искорки новых звезд.

Память, память… Простая человеческая память — о сделанном, и о том, что не успел, о мечтах и желаниях, о первом вздохе и последнем ударе сердца… Что может быть страшнее этого слабого, разбавленного, но такого эффективного, яда? Только он же, сконцентрированный, собранный и сжатый в трепещущий отблесками нездешнего пламени шар. Воспоминания тех, кто перестал быть людьми, о том, как они ими были.

Это пламя сейчас разливалось по стремительно растворявшимся частям Строителя, очищающим потоком проносясь по нему, давно забывшему о том, что значит жить.

Отшельник, скрипя старыми суставами экзоскелета, присел, наклоняясь к огню, и стал подбрасывать смолистые ветки в трещащее и плюющееся искрами оранжевое пламя. Морщинистые руки с расплывшимися татуировками ловко ломали сухие побеги на мелкие куски, падавшие в жадную пасть очага, успевая при этом отвлечься на закопченный кувшин с чем-то хмельным. Прихлебывая и отдуваясь, старик кормил огонь, поблескивая глазами из-под спутанных волос, почесывался, хитро щерясь улыбкой с необычно белыми блестящими зубами в старческом рту.

Ричард аккуратно переменил позу, перенеся вес на другую сторону тела. Кривой, как жизнь капитана, табурет, сколоченный из горбыля, протестующее заскрипел.

— Нетерпеливый капитан, хе-хе-хе, — тихонько засмеялся хозяин этого места. — Погоди, сейчас, накормлю его, и займусь тобой…