— Мама, ты же сама всегда хотела, чтобы Ксения Нечаева прожила свою жизнь. И вот у меня получилось. — мне с утра казалось, что это разумный аргумент, и уж она-то точно поймет.

Произошло немыслимое — мама полезла в Люськину сумку, достала сигареты и закашлявшись, закурила. Это мама-то, которая от табака морщилась всегда. Мы с сестрой уставились на эту сцену, забыв подобрать челюсти.

— Мам… — протянула я с опаской рассматривая родительницу. — ты же не возражала, когда я участвовала в конкурсе на рабочую визу в Новой Зеландии. А Окленд ненамного дальше моего Питера.

— Да что бы ты понимала… — горько произнесла она и ушла на кухню.

Хреновое это чувство, когда из-за тебя плачет самый близкий человек.

В вечерних сумерках кухня выглядела обителью призраков.

— Мам…

Та только одернула плечо.

— Мам, я же ни разу не была тут прям чтобы офигенно счастлива. И ты сама мне об этом говорила.

— Зря. — хрипло пробормотала она.

— Нет. Понимаешь, там оно все — как огромное приключение. А я сейчас… То есть не сейчас, но там, состоятельна, могу увидеть то и тех, кого уже не существует. И прожить целую жизнь как путешествие в мир исторических романов.

— Но мы больше никогда не увидимся… — прошептала она.

— Да. То есть не обязательно. Надоест тебе современность — на пенсию переедешь не в деревню у моря, как хотела, а в дореволюционный Петербург. — пошутила я, и только когда произнесла это, поняла, что такое вполне возможно. — Ты же тоже видишь этот ход, так что сможешь попасть туда в любой момент.

— Пообещай мне подумать. Не очертя голову прыгать за своими нелепыми мужиками, а подумать. — мама крепко держала мою ладонь.

— Хорошо. — мне бы хоть один довод в пользу современности, кроме близких моих и интернета.

На этот раз в глубины истории я решила идти более подготовленной. Купила новый зарядник на солнечных батареях — более емкий и надежный (2 штуки), запаслась лекарствами первой необходимости — антибиотиками широкого спектра действия, противовирусными препаратами, контрацептивами (а вдруг? dum spiro, spero[1]), противоожоговыми пластырями, современными раневыми повязками, кровоостанавливающими, еще кое-что по мелочи набрала. Купила пару книг по фармацевтике для своего бизнеса. Заготовила сувениры для родственника, кое-что на будущее. В общем, раз портить в будущем нечего, стесняться не стоит. 

Я сбросила чемоданы в бездну и обернулась к нервно курящей сестре. Мама отказалась меня провожать и Люську осуждала за поддержку этого путешествия.

— Люсь, я не знаю, что из этого всего выйдет, но, если что, приезжай. Я дома оставила координаты, рекомендательное письмо к Фролу Матвеевичу и вообще. Фрол меня всегда найти сможет. Это крайний вариант, потому что я теперь несколько сомневаюсь насчет возможности попасть обратно.

— Ксюх, а может ну его? — она с омерзением вглядывалась в яму.

— Люсь, я только там живу по-настоящему. Пока, сестренка!

Прикоснулась к веснушчатой щеке и присоединилась к багажу.

Второй раз дался мне большей кровью, чем первый, как в прямом, так и в переносном смысле — падение увенчалось подвернутой ногой, наступать на которую было невыносимо больно. Я кое как доползла до выхода, проклиная собственную запасливость и столь неуместную ностальгию. Наряд выглядел чудовищно, уж не говоря о том, что вряд ли прокатил бы под местный. Дверь с легким скрипом отворилась и мне не понравилось увиденное — вместо ожидаемого снега на пригорке у заколоченного дома отцветали одуванчики.

Ничего, с этим тоже разберемся, наслаждаясь удушающей зимней одеждой подумала я и устроилась ждать сумерек. В ночи все ж таки попроще будет.

Первоначальный план с ночевкой в гостинице «Европа» пришлось быстро перекраивать и побитой собакой ковылять к лавке Фрола.

Второй час ночи, собаки лают, я бреду домой. Словно не было двух лет. А может их и не было, оборвалось вдруг сердце. Хотя вру, были-были — в витрине аптеки все еще стоит моя Нюся. Тут удалось выдохнуть, потому что паника от того, что все придется делать заново, слишком уж подняла давление — в глазах плыли черные мушки, в ушах стучало.

Я не стану описывать, с упоминанием каких бесов перебиралась через забор на задний двор лавки и как долго бросала камушки в окно Фроловой спальни. Удалось установить, что меткость — не моя сильная сторона, а преодоление забора доконало ногу окончательно.

— Кого тут черти надирают? — в окне показался родной силуэт, и я прослезилась.

— Своих Фрол Матвеевич, своих. — просипела я.

— Пресвятая Богородица, какими судьбами? — слышен грохот чего-то упавшего, разбившегося, быстрые шаги по лестнице, и вот меня подхватывают на руки. Я дома.

— Да как же так?! — причитал Фрол, ощупывая меня по всему периметру. — Я тут места не нахожу, из полиции приходили спрашивали, а вас все нет и нет. Ни весточки, ни слова.

— Фрол Матвеевич, это очень долгая и непростая история. Я домой заезжала. Ностальгия замучила.

— Попрощалась? — тихо уточнил он.

— Да. Теперь уж навсегда попрощалась. — кивнула я и побрела в бывшую свою комнату. Там особо ничего и не изменилось — даже занавески те же. В шкафу сиротливо висит траурное платье еще по Анфисе Платоновне — его то завтра и надену, раз все так бесславно получилось. Особенно полиция настораживает.

Утром проснулась рано-рано, еще до рассвета, спустилась на кухню за водой, где до полусмерти напугала, а потом обрадовала Фёклу. Та расплакалась от жалости к моей несчастной сиротской доле, что и замужем-то пожить не пришлось.

— Что же теперь? — уточнил Фрол за завтраком.

— А теперь, Фрол Матвеевич, разберемся с делами, и если меня пока в покойники не записали, то я теперь богатая вдова с большими планами. Вы мое письмо получили?

— Дда, получил… Только его полиция забрала, когда сюда приходили. — смущенно ответил он.

— И завещание тоже?

— И его.

Странные интересы у полиции. Это ж сколько меня не было-то?

— И давно ли они были?

— Да уж с месяц тому. Письмецо-то я аккурат на Сретенье получил, только марки на конверте не было. Нарочным пришло. А явился господин на Масленой Неделе. Расспрашивал, давно ли меня не видели, письма все собрал, да велел сообщить, ежели объявитесь.

— И откуда же такой интерес? — аккуратно осведомилась я.

— Так отец Петра Николаевича в розыск подал. Но вроде как неофициально.

Такое могло случиться только со мной. А раз от масленой недели прошел месяц, то…

— Зато вот к Пасхе Вы и нашлись. — сиял Фрол, и по теням на лице я понимала, что ему непросто далась эта история. Пестуя свои мятущиеся чувства, я совершенно не подумала о нем.

— Теперь все наладится. — я аккуратно взяла его ладонь в свои. Теперь все будет хорошо.

День прошел совершенно суматошно.

Катусов, встреченный в почтовом управлении сделал вид, что со мной не знаком. Интересно, что ты сыщику наплел? Может меня граф уже разыскивает по обвинению в распутстве и/или двоемужестве?

В церкви, которая оказалась на диво родной и уютной после всех моих мытарств, я исповедалась и причастилась. В этот раз исповедь получилась эмоциональнее, со слезами по тем, кого больше не увижу и без сомнений в том, за что мне такая судьба. Это мой выбор и мое место.

Антуан воспринял мое возвращение без восторга, но спокойнее, чем раньше.

И вот снова поездка через полстраны, но без документов. В сопровождающие пришлось просить Фрола, который согласился одним днем посетить столицу и заодно оплатить мой билет. Сомнительное все же из меня получается знакомство.