В молодости и я была ничуть не хуже. Ноги были даже длиннее. Правда грудь появилась, только после того, как родила сына. А до этого всегда стеснялась своего нулевого размера. А вообще, Бога гневлю. Для своих 55 лет, я выглядела не плохо. Морщин на лице не много. Полная, но в меру. Размер 48-50. А самое главное – любимая. Мы с мужем познакомились на первом курсе института и через месяц поженились. На втором курсе у нас родился сын. Было трудно, но мы очень любили друг друга, поэтому и трудности не казались такими уж трудными. Много было в нашей жизни хорошего, плохого, страшного. Но мы всегда были вместе. Как говорится и в горе и в радости. Люблю я своего Сашку. Уже тридцать семь лет вместе, а в груди щемит, когда смотрю на него. Как он ест, как спит. А как от него пахнет. Уткнусь ему в шею и нюхаю, лучше нет мгновений. А его руки на моей талии, или когда он подойдет сзади, обнимет и положит свой подбородок мне на плечо и потрется колючей щекой, а у меня колени трясутся, от нежности, от счастья, что он рядом. Вечером, скрипнет входная дверь, а у меня в груди ёкает. Сдерживаюсь, чтобы не бежать, подхожу и тону в его руках. Мимолетный поцелуй и все становится на свое место. Никогда нас быт не заедал. А ведь всякое было. И голодали, и работали днями и ночами. Троих детей на ноги поставили. Но никогда не предавали свою любовь. Помню, как-то лежим ночью, что-то обсуждаем тревожное, а Сашка говорит: «и чего мы расстраиваемся? Лежим на чистых простынях, в своей квартире, трое детей, все здоровы. Мы любим друг друга. Все будет хорошо».  И было. Сначала радовалась кусочку французского мыла, с обалденным запахом. Это было здорово, что я смогла позволить себе его купить. Потом, постепенно, Сашка поднялся. Фирму свою открыл, уже радовались тому, что можем покупать книги, какие хочется, дети учатся в достойных учебных заведениях.  В походы уже ходили вместе с детьми, потом у детей появились пары, и количество походников увеличилось. А потом умер сын. Странно умер. Уснул и не проснулся. Всего двадцать шесть ему было. Женат, дочка растет. С отцом на фирме работал. В командировке был. Ждали его со дня на день. Не дождались. Не пережили мы с  Сашкой его смерти. Первенец. Единственный сын. И не сказать, что любили его больше, чем дочек, но пережить смерть ребенка, не дано никому. Сначала, вроде даже не понимали, что случилось. А потом тоска просто стала съедать. Не объяснить. Никак не объяснить. Вроде и жил уже не с нами, а со своей семьей, а не хватает его. С каждым днем все больше и больше. Все острее. Как будто бы он нашу радость забрал. Утром просыпаешься и не понимаешь:  зачем? Ведь его больше нет.  Не позвонит, не придет, не засмеется. Не будем вместе обсуждать прочитанные книги. Нет. Нет нашего сына. На кладбище ходить не могла. Не могла понять, что вот, раскопай два метра, а там гроб. А в нем наш сыночек. И не встанет он оттуда, и не скажет «мам, давай полюбимся». И не обнимет. Уходила в лес и выла. Выла, выливала свою боль, только меньше она не становилась. Все сильнее погружалась в этот ужас. Умом понимала, что не только мне плохо. Но сил кого-то поддержать не было. В горе каждый остается один. Вроде и горе одно на всех, а переживаешь его в одиночку. Видела, что и Сашке плохо и дочкам, но как-то отстраненно. Вроде начинаешь прислушиваться к тому, что происходит рядом, но потом вспоминаешь «у меня нет сына» и захлебываешься болью. Как мне удалось все-таки взять себя в руки, не знаю. Дочки помогли. Сашка. Буквально за волосы себя тащила. Придумала игру, под названием жизнь и стала играть в нее. Убедила себя, жив сыночек. Стала говорить о нем, «а помнишь, как он….» Сжала зубы и жила. Играла… жила… Все перепуталось. Уже сама не понимала, где правда, где ложь. Где нарочно смеюсь, где искренне. Имитация жизни. Только все равно по утрам просыпаться не хотелось. Правда любовь никуда не делась. Хоть и не живу – люблю. Люблю мужа, дочек, внуков. Бога молила, чтобы меня раньше всех забрал. Да, эгоистка, но больше никого хоронить не смогу. Потерялась я в своих воспоминаниях. Очнулась  - сижу на кухне и раскачиваюсь, как китайский болванчик. По щекам слезы текут.  Темно. Встала, нашла чистый стакан, попила воды из-под крана, и поплелась в спальню.  Как ни устала, но постель перестелить надо. С трудом нашла чистое, но не глаженое белье. На автомате перестелила постель, забралась под одеяло и провалилась в сон.

Утром проснулась легко и  первым делом на руки посмотрела.  Люлькины руки. Мне это уже не нравится. Домой хочу. К Сашке, к детям. Мысли метались «Что делать?» Не приду же я в таком виде и не скажу «здравствуйте. Я ваша бабушка». Дурдом на выезде. Сосредоточилась. Так. Первым делом, привести себя в порядок, позавтракать, а то уже тошнит от голода, затем постараться выяснить, где я нахожусь и кто такая Люля. В ванной комнате я наконец-то смогла рассмотреть свое новое лицо. Большие карие глаза в обрамлении очень черных и очень густых ресниц. Ресницы росли как-то странно. Прямо, как пики и не загибались. Вчера, видимо под действием туши или каких-то других приспособлений этого не было видно, а сейчас ресниц было слишком много, хоть подстригай. Я поморгала глазами, то прищуривая их то, наоборот выпучивала, как лягушка. Ресниц не становилось меньше. Брови. Брови вроде не щипаные, аккуратные. Соболиными не назовешь, но  ни выщипывать ни придавать форму не требуется. Аккуратненький носик.  Маленький рот с пухлыми четко очерченными губами. Верхняя губка напоминает изогнутый лук. Ямочка на подбородке. Кожа чистая. Никаких родинок. Я отодвинулась от зеркала. Если бы не разноцветные волосы, стоящие дыбом, Люля была очень и очень ничего.  Сняла футболку, которую вчера взяла из шкафа и еще раз осмотрела фигуру. Больше всего мне нравилась грудь. Шикарная. У меня, настоящей, такой не было никогда. Преодолевая стыд, провела по ней пальчиками. Класс. Повернулась в профиль. Понравилась еще больше. Как будто, чего-то устыдившись, снова натянула футболку. Ладно. Пойдем готовить завтрак.

Я, конечно, не чистюля, но есть в таких условиях не смогу. Повсюду грязная посуда, липкие от пролитого неизвестно чего столешницы, черный пол. Прикинула объем работы и дала себе на нее время – один час. Благо средства для мытья в этом доме имелись.  Сняла с плиты кастрюлю с подсохшими макаронами, залила плиту моющим средством, пусть отмокает, включила воду в раковине «ну что ж, приступим».

Через пятьдесят минут огляделась. «Мастерство не пропьешь, теперь можно и завтракать». В процессе уборки заглянула в холодильник. Не густо, но того что было, хватило бы дня на три. Правда основной объем холодильника занимало дамское пиво, но и продукты были. Быстренько порезала тоненькими кольцами лук, подвявший помидор обжарила и залила взбитыми с молоком яйцами. Пока жарился омлет, сварила чашечку кофе. Кофемашина была, но я не поняла, как она работает, поэтому сделала кофе в ковшике.

«Эх, сейчас бы сигаретку». Мы с Сашкой курили.  Я бросала только на время беременности и кормления грудью. Когда родился сын, мы получили квартиру и жили отдельно. Днем учились, ночью работали. Уставали. Перед получением стипендии случалось и голодали. Сын ходил в садик, заведующей была моя мама. Но мама жила далеко, поэтому сына мы забирали только в пятницу, а отвозили к родителям в понедельник.  Поэтому три дня в доме должен был быть завтрак , обед и ужин. А в будние дни вместо еды и сна часто бывала сигарета. Хорошо, что учились мы в одной группе, курсовые делили на двоих. Например, я делаю два курсовика «мосты и тоннели», а Сашка «промышленное и гражданское строительство». Перед сдачей проекта быстренько объясняли друг другу, что и как делается. Так и учились. А ночами, где только не подрабатывали и на почте, и в детском садике (я ночной няней, а Сашка сторожем), и в типографии…. да.  Сердце сжало. Хочу к Сашке. Хочу свои больные ноги, только бы вернуться к нему. Кто это все сделал? Зачем нас разлучили? Хотелось завыть… Я с ненавистью оглядела свои руки. Где мои пальцы с опухшими суставами? Я дочек хочу видеть. Внука и внучек. Это не моя жизнь!!!!! Я свою, прожила! И в последнее время имитация или игра в жизнь… но это моя игра… наша.