— Ксения, я понимаю Ваши чувства, но господин Тюхтяев не был Вам мужем, так что траур по нему соблюдать странно. — графиня Ольга нервно постукивала кольцами о край чайной чашки. Темно-русые прядки, уложенные в модную прическу, подчеркивали своим совершенством упрек серых глаз.

А по мне так очень странно, если не сказать кощунственно, ходить по балам, когда над моим женихом еще могила не осела. Но Ольге виднее, конечно. И я китайским болванчиком посещаю приемы и вечеринки в честь Рождества и Нового Года. Прошлый сезон был куда как радостнее, с предвкушением чуда, с наивными страхами и трогательными перепалками с Тюхтяевым. Я напоминаю себе, что началось Рождество тогда с двух трупов и чудом сорвавшегося теракта в резиденции моего свекра, графа Татищева, и в целом год в этом отношении не задался, но вспоминается только хорошее. Вот он приносит мне шампанское с соломинкой, когда я мучаюсь в костюме мумии на великокняжеском балу, вот мы препираемся накануне Ходынской трагедии, вот мерзнем в подвале на Большой Морской, похищенные заговорщиками. Там он впервые поцеловал меня, кстати. Слезы бы очистили эту тоску, но их нет. Ни разу не плакала после его смерти. Отомстила и живу дальше — пустая, выжженная, наполненная лишь злостью, как ядовитым газом. Фурия. И стоит закрыть глаза вечером — я вновь оказываюсь в экипаже, чувствую прикосновение его губ и пытаюсь, но не успеваю предупредить его об опасности. Снова и снова мир разлетается на куски, а мне остается лишь боль, которая становится не слабее, но привычнее день ото дня.

В Святки доставили пакет из модного дома Уорта. Все внутренности словно схватила огромная когтистая лапа и выкрутила. Ни я, ни Ольга не вспомнили, что заказ на свадебное платье нужно отменить. Не прикасаясь к пакету приказала Усте спрятать его в сундуке. Это, конечно, знак, но вот чего? Евдокия к вечеру пришла наверх и попросила разрешения перекрестить меня своей семейной иконой, долго плакала. Боятся, что мертвый жених заберет меня с того света что ли? Да я и не против.

Оказалось, что после той ноябрьской трагедии в некоторых изданиях объявление о гибели неизвестного человека у дома графа Татищева мирно соседствовали с объявлением о грядущей женитьбе статского советника М.Б. Тюхтяева и вдовствующей графини Татищевой. Граф успел спрятать все газеты, но по такому случаю я посетила публичную библиотеку и убедилась. Так что платье было уже совсем мрачным напоминанием.

Ночью, тайком от всех, достала его и подвесила на двери. Я была бы потрясающе красивой невестой — нежно-нежно воздушное кружево цвета пены капучино, невероятная, сияющая светлым золотом фата, пачка кружевных нижних юбок… Ему бы понравилось. Да что там говорить, мне и самой нравилось.

Признаюсь, боялась дня своей несостоявшейся свадьбы. Думала вообще уехать из города на несколько дней — но куда бежать от себя? С утра навестила запорошенный снегом холмик, на который положила золотой ободок обручального кольца. Размер я определила по памяти, но надеюсь, ему там приятно. Потом заехала в Спас На Крови, но даже там благодать на меня не снизошла. Самое удивительное, что и случившееся на Финском заливе вообще не воспринимается как собственное действие — только как пересказ из третьих уст. Моя история закончилась на татищевском курдонере.

Дома я зашла в ту гостевую, в которой летом выхаживала Тюхтяева, вытянулась на кровати и попыталась восстановить в памяти тот суматошный, но счастливый период. Со стены слегка равнодушно взирала озорница в перьях, а прототип искал смысл в дальнейшем существовании. Вселенная уже не первый раз намекает, что подвиги на любовном фронте мне удаются все хуже и хуже, так что стоит сделать выводы и сконцентрироваться на тех задачах, о которых я думала раньше. Мечталось же победить все плохое во имя всего хорошего? Самое время начинать.

Для воплощения планов опять же требовалось активное мужское участие, и лучше всего на роль проводника подошел бы склонный к мистицизму сотрудник Генштаба, которому дух Суворова начнет давать дельные военные советы. Ну или что-то в этом роде подобрать. И для всех планов нужно вести гиперактивную светскую жизнь, так что Ольга снова оказалась права — пора выходить в люди.

Очередное шикарное вечернее платье. Синее, с глубоким декольте. Элегантная прическа, глянцевый макияж — едва заметный из микса ужасной местной и инфернальной косметики будущего. Подобрать достойные украшения из Петиного наследства и вперед — на подвиги. Новые мужчины, уже знакомые женщины, а порой наоборот. У кого-то спросить о здоровье любимой собачки, у кого-то про вязку лучшей лошади. Похвалить кружево на платье, выслушать очередные сплетни, расспросить генерала о Крымской войне (и в девятый раз за неделю выслушать описание единственной за карьеру удачной атаки), а вот с этим милейшим юношей можно обсудить толщину полосок на галстуке, модную в этом сезоне. Строго отмеренная доза кокетства, нормированные улыбки, немного лести, немного колкостей. Хороший коктейль, если уж быть честной с собой. Графиня Ольга, моя свекровь, пусть биологически и младше на два года (и на четыре старше по документам), очень довольна. Теперь меня не стыдно выпускать в люди, пусть и самой кажется, что это гламурный выпуск «Ходячих мертвецов». И точно налитая порция вискаря перед сном. Чтобы просто заснуть.

День, еще один. Скоро что ли пост?

Лучше бы работала до сих пор та калитка — наплевав на богатство и положение в обществе, сбежала бы не глядя туда, где ничто не напомнит мне о несбывшихся надеждах и неосуществленных планах. А еще лучше — найти другую, в утро второго ноября — и если не пролезть, так хоть предупредить эту дурочку пропустить бал. Но лимит моих путешествий, видимо, уже исчерпался.

О случившемся со мной практически никто не говорит, но информационный шлейф явно присутствует — флиртуют только отчаянно разорившиеся, игроманы или завзятые дуэлянты. Уж и не знаю, кого бы выбрать. А выбирать кого-то уже точно надо. Одиночество накрывает удушливой лавиной каждый день, и алкоголь от этого не помогает, откровенно говоря. Как справляются эмигранты, я примерно в курсе — несколько моих одноклассников успешно осваивали в свое время самые разные континенты. Но ни скайп, ни сеансы психотерапии, ни транквилизаторы, ни даже занятия йогой мне здесь не светят, а значит нужно справляться как-то самостоятельно и придумывать что-то свое. Даже когда утром пялишься в потолок и нет сил поднять одеяло.

С очередного понедельника пообещала себе начать новую жизнь — без алкоголя и самобичевания. Несколько минут под ледяным душем, часовая прогулка на Лазорке, распланированный до последней минуты день: изучение новостей, деловые встречи с наконец переехавшим сюда купцом Калачевым, старым товарищем и благодетелем, его поставщиками, чай у графини Ольги, литературный вечер у Зданкевичей. И завтра тоже расписываем каждую минуту, чтобы вечером упасть в постель без сновидений.

А вот как раз у Зданкевичей — святые все же люди, относятся ко мне как нормальной, хотя о беде моей слышали, и не требуют фонтанировать радостью — встретился мне удивительный человек.

Николай Федорович Анненский — брат известного поэта, руководитель статистического департамента городской управы Санкт-Петербурга, этакий картинный красавец с курчавой бородой, растущей вперед почти параллельно земле. В профиль уж очень хорош. Я не имею на него видов, он едва ли не старше Николая Владимировича, но язык подвешен великолепно. Именно он и вещал о грядущем.

То есть начал он с обсуждения какой-то широко известной в этих узких кругах литературной новинки, причем как я ни вслушивалась, не поняла, кто же гениальный автор и о чем вообще речь. Мы тихо переговаривались с женой Зданкевича, Агнессой Витольдовоной. На редкость обаятельная полька, она исхитрялась создать удивительно теплую обстановку вокруг и обожала сплетни.