У нее кружится голова, и она хватается за стол.
Бюрштейн, подскакивая, поддерживает ее.
Пожалуйста, успокойтесь… Я вполне понимаю ваше волнение… Но вы заблуждаетесь…
Мария, тяжело дыша.
Благодарю вас, мне легче… Это бессмысленно с моей стороны… но это должно было когда-нибудь прорваться наружу… Слишком долго я молчала… Впрочем, дальнейший наш разговор бесполезен. Я хочу теперь только покоя, еще немного мира… Пожалуйста, уходите… Благодарю вас за хлопоты, — но вы сами понимаете, что это было бы нелепо… Скажите сами, вы мне чужой человек… скажите сами: разве эти письма, это мое последнее достояние, были бы в безопасности в этом доме?.. Скажите сами.
Бюрштейн молчит.
Мария.
Отвечайте же… Скажите правду…
Бюрштейн.
Боюсь… что нет.
Мария, глубоко вздохнув.
Благодарю вас за то, что вы, по крайней мере, на этот раз были со мною правдивы.
Бюрштейн.
Я не хочу вас дольше задерживать… Но позвольте… позвольте мне сказать еще только одно… Я заслужил этот позор… Я знаю, я знал всегда, что мы совершили преступление по отношению к одной человеческой жизни… Но именно поэтому должен я вам сказать… как… как это могло случиться… Я поступил в дом молоденьким студентом, в качестве секретаря… Постепенно меня посвящали в более важные вещи… Я был ослеплен поклонением, опьянен добротою… был так счастлив, что меня терпят, и когда мне, после его смерти, поручили составление биографии, я сделал все, что мне указали… Я питал безграничное доверие… я думал, что так и надо писать. Только впоследствии у меня зародилось подозрение, но было уже слишком поздно, меня оплели… Мы уже работали, собственно говоря, только над тем, чтобы замазывать трещины… возврата не было… вот почему я, в сущности, никогда не отдавал себе отчета, как провинились мы перед памятью о вас… Только вчера, когда я вас увидел, услышал ваше имя, мне стало ясно то, чего я и сам не подозревал… Человек ведь сживается с собственной ложью… Но я дал себе клятву… довольно теперь! Как бы это ни было трудно, я начну сызнова, я этого больше на себя не возьму…
Стук в дверь.
Мария.
Кто там? Войдите!
Горничная, с визитной карточкой.
К вам один господин…
Мария.
Что за чудеса? Долгие годы я жила, как в гробу и вдруг меня вырывают теперь из могилы. Сегодня утром здесь уже был Иоган, принес эти розы, добрый старик, а теперь… Где мой лорнет?
Читает карточку и гневно восклицает.
Ах! Второй посол!.. Ну, и торопится же она! Как я рада ее испугу! Наконец-то, и она, она тоже!
Бюрштейну.
Вы говорили мне, что пришли без ее ведома? Я почти поверила вам, легковерная дура, но теперь вижу, что одного посла было мало.
Горничной.
Просите!
Бюрштейн.
Я не понимаю вас…
Фридрих входит также с цветами в руках.
Я, сударыня…
Замечает Бюрштейна. Оба смущены.
Я не предполагал…
Бюрштейн.
Фридрих… ты… какими судьбами?..
Мария, недоверчиво.
Вы не сговорились?
Фридрих.
Нет… Нисколько… напротив… если бы я мог предположить…
Он, снова смущается. Потом, словно решившись уйти, кладет цветы на стол.
Простите, что помешал… Я вижу, что пришел некстати… Я не предполагал… Я позволю себе еще раз наведаться, если разрешите… Может быть, завтра…
Мария.
Нет… пожалуйста, оставайтесь… Завтра вы бы меня уже не застали: я буду уже далеко… и навсегда… Доктор Бюрштейн и я уже обо всем переговорили… Между нами, кажется, нет больше никакой недоговоренности…
Смотрит на Бюрштейна.
Бюрштейн.
Конечно… конечно… Мне приходится вас только еще теплее поблагодарить за то, что вы меня так благосклонно приняли… Совсем не по заслугам благосклонно…
Неуверенно взглянув на Фридриха.
Фридрих… ты ведь придешь сегодня?.. Гровик хотел быть…
Фридрих.
Нет, я не приду. У меня есть неотложные дела передайте об этом, пожалуйста, маме…
Бюрштейн, нервно.
Хорошо… хорошо…
Ищет свою шляпу.
Я… благодарю вас еще раз, сударыня… Мне может быть, не вполне удалось выразить свои мысли… Я позволю себе еще написать вам… Прошу вас только…
Совладав с собою.
Премного вам благодарен…
Быстро уходит.
Фридрих, глядит ему с изумлением вслед.
Странно… Таким я его еще никогда не видел… Он был ведь всегда так самоуверен, так изворотлив… Неужели он?.. Простите, это нескромно с моей стороны… Простите… я… я…
Мария.
Садитесь, пожалуйста. Не хотите ли чаю?
Фридрих.
О, благодарю вас, благодарю! Я не собираюсь долго вас задерживать, сударыня, и, прежде всего, должен просить вас не сердиться на меня за этот неожиданный визит… Я почувствовал только… потребность поблагодарить вас за то, что вы лично пожаловали на мое чтение.
Мария.
Нет… благодарить должна я. Это был для меня исключительный вечер, до которого я и не надеялась дожить. Когда состаришься, то всякую неожиданность принимаешь, как подарок… а тут я оказалась вдруг в старом доме и слушала вашу поэму… Теперь же, здесь, когда я сознаю себя забытой и затерянной на свете, ко мне в гости приходите вы, Фридрих Франк… Не могу выразить, как это все мне странно и как радостно в то же время…
Фридрих.
Да… меня влекло… Я хотел вам…
Порывисто встает и говорит твердым голосом.
Выслушайте меня. Пусть это вам покажется даже смешным, но я должен быть откровенен. Вы только что сказали, когда здесь был Бюрштейн, что у вас такое чувство, словно я пришел с каким-то намерением… Это смутило меня… У меня… у меня нет никакого определенного намерения: меня привело к вам известное беспокойство, какая-то потребность, которую… которую я сам не могу себе вполне объяснить. Может быть, с моей стороны дико, что я говорю это так откровенно…
Мария.
Напротив, ничто не могло бы мне быть приятнее, Фридрих Франк. Я, действительно, на мгновенье заподозрила, что между вашим визитом и миссией Бюрштейна есть связь…
Фридрих.
Нет… нет… Прошу вас не смешивать нас… Я не имею понятия о том, зачем приходил Бюрштейн… Я ничего об этом не знаю… Я знаю только, я впервые узнал, что тут есть вещи, которые от меня скрывают… есть тайна, к которой меня не подпускают… И поэтому я хочу узнать, узнать от вас… что у вас общего с ними… узнать, кто вы.
Мария.
Кто… я?… не бог весть кто, дитя мое! Старая женщина. Кусок прошлого. Нечто, уже живущее не столько в этом мире, сколько в ином.
Фридрих.
Нет, в вас есть сила, живая власть. Вас боятся, вас любят… Таким я еще никогда не видел Иогана. таким он был только в тот день, когда стоял у гроба отца… И мать я такою никогда не видел: она всегда умеет собою владеть… А как ушел отсюда Бюрштейн!.. Над всеми этими людьми вы имеете власть, и она исходит, я чувствую это, от моего отца; и эту власть вы уже простерли и на меня, ибо меня к вам потянуло… ибо его жизнь как-то сплетена с моею, больше чем вы предполагаете… Кто вы?.. Кем вы были?.. Я знаю вас и все-таки не знаю… Едва вы вошли, меня поразило ваше лицо: оно всплыло передо мною, как детское воспоминание… сначала, как сон, а потом — отчетливо и ясно…
Мария.
Но, дитя мое, как могли бы вы меня помнить?.. Больше двадцати лет живу я там, за океаном…
Фридрих.
И все-таки я вас узнал. Я вспомнил вас по портрету, который видел ребенком. Это была фотография в золотой рамке, уже потускневшая. Вы там в кринолине, с темными волосами. Я помню ваше лицо. Портрет стоял у отца на письменном столе… Как часто, как часто я видел его!
Мария.