- Дедушка, дедушка, разреши мне остаться с Потапом в лесу?!

- Что ты, голубчик, опомнись, что с тобой. - Старик ласково прижимает к себе внука и гладит его своею заскорузлой ладонью. - Кто же с медведем в лесу живет?

- Я буду жить с ним. Помнишь, я читал тебе про мальчика Маугли? Он был царем джунглей!

Гурьяныч говорит строго:

- Оставь свои фокусы. Я вот бабушке расскажу, Она тебя никогда больше в тайгу не пустит.

У Пашки вянут глаза, Нижняя губа обиженно выпячивается.

- Лучше за водой сходи, непослушник. Позавтракаем, и надо в путь торопиться. Вишь, с юга тучи идут.

- А как же Потап? - волнуется Пашка.

- Не твоя забота! Медведь есть медведь! Бери чайник - и айда.

Пашка награждает меня и деда недобрым взглядом, будто и я в чем-то виноват. Оглядываясь, уходит по мокрой глянцевитой траве, пахнущей ночным дождем.

- Ишь ты, Маугли нашелся!.. - ворчливо бросает ему вслед старик и поворачивается ко мне. - Взбредет же в голову - остаться с медведем в лесу… Дружка встретил!

- Все мальчишки - фантазеры, Гурьяныч.

- А наш и взаправду может остаться. Только сыми с него узду, и останется тут, ей-богу, останется - на это у него причуды хватит. Бабушкой только и унимаю, Она-то с ним построже нас… Через него и мне от нее частенько перепадает, - со вздохом жалуется старик.

- Меня, Гурьяныч, другое беспокоит. Потап ведь теперь от нас не отстанет, а брать с собою никак нельзя. И спирта у нас нет.

- Спирта нет… - соглашается он и вдруг спохватывается: - И не дал бы. Негоже переводить на него добро! Что-нибудь придумаем, - заключает старик убежденно.

Я складываю постели, палатку, вещи - пора собираться в обратный путь. Думаю о Пашкиной причуде - остаться с Потапом в тайге. Завидую парнишке: он весь полон мальчишеских мечтаний. Мне понятен жар, с каким он упрашивал Гурьяныча оставить его в лесу. Представляю себе странствующего по тайге Пашку с медведем. Выдержал бы он борьбу за существование? Голод научил бы его догонять козла, подкрадываться по-рысьи к добыче, лазить по деревьям с быстротою обезьяны, попадать камнем в птицу с точностью пули. Как все это соблазнительно для Пашки! Пусть это живет только в его мальчишеском воображении. Осуществи Пашка свое дикое желание, останься с Потапом в тайге и выживи - что бы он мог порассказать людям о природе?!

Я все больше и больше привязываюсь к этому мечтательному, смешному конопатому парнишке из Медвежьего лога. Его с какой-то необыкновенной силой тянет в непознанный мир природы, он заражен мечтою о подвиге, и я уверен, что он рано или поздно совершит что-то смелое, большое, красивое, что его жизнь будет полна опасностей, риска, напряжений.

Пашка возвращается грустный. Вешает чайник на таган. Подходит к старику, сидящему на корточках у костра.

- Дедушка…

- Ну что еще тебе?

- Возьмем с собой медвежонка?

- Бабушке для забавы, что ли? Она и без Потапа натерпелась от нас с тобой. К тому же медведю наречено природой тут, в лесу, быть, нечего без нужды неволить зверей.

Пашка упрямо молчит.

Всходит солнце. Тает в прохладном утре позолоченный туман. Тайга, еще не успев просохнуть от ночного дождя, уже хмурится. Над ней, там, где синеет небо, плывут гонимые ветром легкие облака, холодком тянет от этих воздушных громад. Они навевают уныние на лес, на птиц, на людей.

Потап, деловито обшарив стоянку и подобрав языком все, что считал съедобным, улегся поодаль от костра, занялся своим туалетом. Он тщательно вылизывает мокрую шерсть на лапах, на груди, на боках… На морде беспечность. Глаза слипаются…

- Уснул, - говорю я шепотом, кивая на медведя. - Давайте незаметно уйдем.

- Что ты - незаметно! - возражает Гурьяныч. - И у сонного зверя слух начеку. Его не обманешь. Да и нет надобности. Я думаю, не пойдет он за нами. Теперь, побыв один в тайге, не расстанется с вольной жизнью. А еще через месяц-другой совсем одичает, бояться человека станет. Так что таиться от него нам нечего. Я уж знаю…

Залит огонь. Завьючена Кудряшка. Гурьяныч берет в руки повод, последний раз по-хозяйски осматривает стоянку. Медведь просыпается, настораживается и с беспокойством следит за нами.

Что тревожит зверя в эту минуту?

- Дедушка, мы его в цирк отдадим, пусть идет с нами, - умоляет Пашка.

Старик строго грозит внуку посохом, смотрит на небо и шагает к речке. Медведь вскакивает, ковыляет за нами, но вдруг замирает на месте: идти за людьми или остаться?

Мы с Пашкой беспрерывно оглядываемся. Потап вдруг снова бросается неуклюжими прыжками по нашему следу и опять останавливается, упершись широко растопыренными лапами в мягкую землю. В его позе - твердое решение: ни шагу дальше!

Мы перешли ручей и, прежде чем скрыться в тайге, еще раз оглянулись. Это были незабываемые минуты. Потап стоял на месте. Он навсегда оставался в тайге, Лес победил. Тайга оказалась ближе, дороже беспечной жизни среди людей.

- Прощай, Потап!

На второй день, в полдень, мы прошли последний перевал. Старик подвел нас к толстой березе, примеченной им три дня назад, срубил ее и осторожно содрал кору одним большим пластом, скрутил трубкой, уложил на вьюк, и мы тронулись дальше.

Справа блеснуло крошечное болотце. За ним - равнина в пятнах озер. Остались позади холмы.

- Куда Пашка девался? - вдруг спрашивает Гурьяныч.

- Недавно шел следом за Кудряшкой, - растерянно отвечаю я.

- Уж не на озеро ли убег? Ему это раз плюнуть! Я тут подожду, а ты сходи за ним, приведи. Ежели супротив пойдет - с ним такое бывает, - так ты его моей рукой пониже пояса.

Иду назад. Понять не могу, куда мог исчезнуть парнишка… Миную холм, вижу, в просвете между стволов лиственниц, сидит на корточках Пашка на нашем следу и, нагнувшись, что-то делает. Я крадучись подхожу к нему сзади, заглядываю через плечо - ничего не вижу.

- Ты чего отстал?

Пашка, вздрогнув, поворачивает ко мне голову.

- Смотрите, Кудряшка сослепу наступила на край гнезда рябчика. Видите, как измяла и часть яиц раздавила. Так я поправляю. Вот стенку прутиками восстановил, внутри мохом выстлал. Точно, как было, Яйца уложу, и пойдем.

Я молча наблюдаю, как парнишка заботливо укладывает в гнездо уцелевшие яйца, встает, поднимает вокруг гнезда помятый брусничник и молча любуется своею работой. - Дедушка думал, что ты на озеро ушел.

- Охота была, да побоялся: знал - ругать будет, не пошел.

Мы быстро шагаем по тропке, догоняя Гурьяныча, Выходим к своей стоянке у края озерной равнины, Здесь нас встречает Жулик. Как же он нам рад! Визжит, прыгает. Надо же было этой собачонке догадаться, что мы вернемся сюда, и дожидаться нас!

С жадностью глотает она кусок хлеба, брошенный Пашкой.

- Ну, Жулик, и напугал же тебя косолапый! - говорит Гурьяныч, сбрасывая с Кудряшки груз.

Разводим костер и, дожидаясь, когда сварится обед, греемся на солнце. Кругом весна, зазеленели лиственницы в перелесках, забурели кочковатые мари. И ручеек, толкаясь: в камнях, спешит, зовет куда-то вдаль, к неведомым просторам.

- Дедушка, мы поохотимся сегодня на озерах? Надо повезти домой уток. Уж я без промаха: зря стрелять не буду, ты не беспокойся, - самоуверенно говорит Пашка.

- По уткам-то ты горазд, ничего не скажешь! - отвечает Гурьяныч. - А вот по мошнику, по глухарю без смекалки не суйся! Птица сторожкая, за мое почтенье! Усядется эта громадина на сук, раздуется вся, анафема, как индюк, шею вытянет, начнет наяривать: "Чок-чок-чок-чк-чк". Послушать любо! - И Гурьяныч поворачивается ко мне. - Он ведь, мошник, не как другие птицы: строчит-строчит, да как с азарту зашипит. Тут, ежели умеешь подскакивать под песню, твоя и удача будет. Понимаешь, какая хитрость: пока шипит мошник, он глухой и слепой; вот и поспевай подскочить, сделай несколько прыжков и опять жди, когда зашипит. Ты что, никогда не добывал весною глухарей? - спрашивает он меня. - Уж и побаловал, бы я тебя на току, да не добраться отсюдова до него. Пашка настораживается.