— Жермен, — ответила Мари, пораженная всем только что слышанным и глубоко задумавшись, — вы честный человек, и все, что вы говорите, правда. Я уверена, что было бы хорошо мне вас полюбить, кабы только родные ваши не очень на меня осерчали. Но только что же мне делать? Сердце мое не с вами. Вы мне нравитесь, но хоть годы ваши вас и не безобразят, они меня пугают. Мне все сдается, что вы не то дядя мне, не то крестный отец, что я должна почитать вас и что наступят минуты, когда вы будете обходиться со мной не так как с женой и с равной, а как с маленькой девочкой. Да и подружки мои станут надо мной смеяться, и, хоть и глупо обращать на это внимание, в день свадьбы мне все-таки было бы стыдно и немножко грустно.

— Все это детский лепет, ты рассуждаешь совсем как ребенок, Мари!

— Ну и что же, я и есть ребенок, — сказала она, — потому-то я и боюсь слишком рассудительного человека. Вы же сами видите, что я чересчур молода для вас, вы и сейчас уже начинаете корить меня тем, что я не способна ничего рассудить! Не могу же я быть умнее, чем в мои годы бывают.

— Боже мой, до чего же я несчастен, что так неловок и так плохо умею высказать все, что думаю! — воскликнул Жермен. — Вы меня не любите, Мари, в этом все дело; вы находите, что я чересчур простодушен и неуклюж. Если бы вы хоть капельку меня любили, вы бы не выпячивали так все мои недостатки. Но вы меня не любите, вот и все!

— Ну что же, не моя это вина, — ответила девушка, немного задетая тем, что он больше уже не называет ее на ты, — я стараюсь не пропустить ни одного вашего слова, но, чем больше я вас слушаю, тем труднее мне представить нас с вами мужем и женой.

Жермен ничего не ответил. Он обхватил обеими руками голову, и маленькая Мари никак не могла понять, плачет он, сердится на нее или же просто дремлет. Она несколько встревожилась, видя, что он так помрачнел, и не в силах догадаться, какие мысли одолевают его сейчас; но она не решилась больше ничего сказать; все услышанное так ее изумило, что уснуть она уже не могла, и она стала с нетерпением дожидаться рассвета, продолжая подкидывать валежник в костер и следить за ребенком, о котором Жермен, казалось, больше не вспоминал. Меж тем Жермен не спал; он перестал уже думать о своей судьбе и не помышлял ни о том, как вернуть потерянную бодрость, ни о том, чем прельстить любимую девушку. Он страдал; на сердце его горою легла тоска. Он рад был бы умереть. Казалось, что все вокруг ополчилось против него одного и стоит ему только заплакать, как он уже ничем не сдержит лавины слез. К его страданию примешивалось еще и недовольство собой, и он задыхался: возбуждать к себе жалость он не хотел и никогда бы этого не позволил.

Когда пробудившиеся птицы возвестили наступление утра, Жермен поднял голову и встал. Он увидел, что маленькая Мари тоже не сомкнула глаз, но не в силах произнести ни слова участия. Он окончательно пал духом. Он снова спрятал седло в кусты, взвалил мешок на плечо и, взяв за руку сына, сказал:

— А теперь, Мари, попробуем все же дойти до места. Проводить тебя в Ормо?

— Мы выйдем вместе из леса, — ответила девушка, — и, когда мы будем знать, где мы, каждый из нас пойдет своей дорогой.

Жермен ничего не ответил. Он был уязвлен тем, что девушка не просила ее проводить, и не заметил, что сам предложил ей это таким тоном, который мог вызвать с ее стороны лишь отказ.

Пройдя шагов двести, они встретили дровосека; тот вывел их на верную дорогу и сказал, что, после того как они пересекут большой луг, им надо будет взять одному — прямо, другой — влево, и оба доберутся до своих деревень, которые, кстати сказать, находились так близко одна от другой, что домики Фурша ясно были видны с фермы Ормо, и наоборот.

Когда они поблагодарили дровосека и ушли вперед, он вдруг окликнул их и спросил, не у них ли это сбежала лошадь.

— Хорошая серая кобыла ко мне на двор забрела, — сказал он, — верно, волк за ней гнался, вот она и укрыться хотела. Всю-то ночь собаки мои тявкали, а как рассвело, вижу — под навесом лошадь чужая. И сейчас еще там стоит. Коли ваша, так берите ее.

Жермен сразу же назвал все приметы Сивки и, убедившись, что это действительно была она, отправился за седлом. Маленькая Мари предложила отвести мальчика в Ормо; потом он сможет зайти за ним из Фурша.

— Перемазался он немножко за ночь, — сказала она. — Вычищу-ка я сейчас его платье, умою ему мордочку, причешу, одену, будет он у нас красавчиком, и вы сможете представить его своей новой семье.

— А кто тебе сказал, что я собираюсь идти в Фурш? — возмутился Жермен. — Может, я вовсе и не пойду туда!

— Пойдете, Жермен, надо вам туда идти, — ответила девушка.

— Тебе очень хочется, чтобы я поскорее женился на другой, чтобы знать, что я не стану тебе надоедать?

— Ладно, Жермен, не думайте больше об этом: мысль эта явилась к вам ночью, оттого что худо все так приключилось, и сбила вас. А теперь надо вам за ум взяться; обещаю вам, что забуду все, что вы сказали, и никогда никому об этом не скажу.

— Да говори сколько хочешь. У меня нет привычки отрекаться от своих слов. То, что я тебе сказал, — сущая правда, я был с тобой честен, и ни перед кем мне краснеть не придется.

— Да, а вот кабы невеста ваша узнала, что вы приехали к ней, а только что думали о другой, она была бы недовольна. Поэтому выбирайте хорошенько слова, которые сейчас скажете; не смотрите так вот на меня перед всеми, с каким-то особенным выражением. Вспомните тестя своего, он ведь рассчитывает, что вы покоритесь его воле, и очень бы рассердился на меня, кабы я помешала вам ее исполнить. До свидания, Жермен; я увожу малыша, чтобы заставить вас пойти в Фурш. Он у меня заложником остается.

— Ты что же, хочешь идти с ней? — спросил Жермен сына, видя, что тот схватил маленькую Мари за руки и никак ее не отпускает.

— Да, папа, — ответил мальчик, который слушал и по-своему понял все, что открыто говорилось при нем. — Я ухожу с моей милой Мари, а ты придешь за мной, когда кончишь жениться; только я хочу, чтобы Мари осталась моей мамой.

— Видишь, он этого хочет! — воскликнул Жермен. — Послушай, малыш, — добавил он, — я сам хочу, чтобы она стала твоей мамой и чтобы она всегда была с тобой, а она вот не хочет. Ты уж постарайся, чтобы она согласилась.

— Не беспокойся, папа, я ее уговорю: маленькая Мари всегда делает то, что я хочу.

Малыш ушел вместе с Мари. Жермен остался один. Он был в полном унынии и окончательно растерялся.

Однако когда он привел в порядок свою одежду, взнуздал Сивку, сел на нее верхом и ему показали дорогу, ведущую в Фурш, он подумал, что отступления уже быть не может и что все треволнения этой ночи надо забыть, как дурной сон.

Дядюшка Леонар сидел у порога своего белого дома на красивой темно-зеленой деревянной скамейке. Шесть каменных ступенек перед дверью означали, что под домом есть погреб. Ограда, которой были обнесены сад и конопляник, была оштукатурена известью с песком. Это был добротный дом, и можно было с уверенностью сказать, что хозяин его — человек зажиточный.

Будущий тесть поднялся навстречу гостю и минут пять расспрашивал его обо всей семье, после чего произнес слова, которые обычно говорятся для того, чтобы учтиво выведать у встреченного вами путника о том, куда он едет.

— Так, выходит, вы погулять приехали?

— Я приехал повидать вас, — ответил Жермен, — и подарочек вам привез — тут вот дичи малость, тесть просил вам передать и велел сказать, что вы знаете, для чего я приехал.

— Так, так, — рассмеялся дядюшка Леонар, похлопывая себя по толстому животу, — все знаю, все понял.

И, лукаво подмигнув, заметил:

— Не один вы сюда с этим явились, дорогой мой. Тут у нас уже трое таких, как вы. Назад я никого не ворочаю, а вот выбрать из всех одного дело нелегкое, женихи-то все хорошие. Только как-никак дед Морис-то мне друг, да и земли у вас что надо, вот почему мне бы больше хотелось, чтобы это были вы. Но дочь моя женщина самостоятельная и сама всем распорядится. Как захочет, так и сделает. Заходите же, знакомьтесь, желаю вам вытянуть счастливый номер!