звероловы,
рыбаки,
да и я,
приблудный.
Ребятишки —
все в репьях —
на полу иссоплились.
Слух прошел —
один крупняк
должен быть из области.
52
Шесть пробило.
Семь пробило...
Крупняка не видно было.
Головы качались,
семечки кончались.
Обрастали потом лбы —
веничков бы в зал!
«Мне по надобности бы...» —
кто-то робко встал.
Председатель вздрогнул а не —
что за несознательность!
«С Центра едут —
понимать?
Ну, а ты — ,
про надобность...»
Что поделать —
важный чин!
Сел мужик,
попятясь.
Воздух был не без причин
многоароматист.
И пускали табаки
в этот воздух трудный
звероловы,
рыбаки,
да и я,
приблудный.
Но к восьми
из темной чащи
прозвучал руководяще
приближавшийся клаксон.
Стало ясно —
это он.
53
И явился, брови хмуря,
сам —
всех прочих во главе.
Габардин по всей фигуре
и велюр —
на голове.
Двое,
с ним прибывших,
юрко
путь ему прокладывали,
а сквозь дыры в штукатурке
ангелы подглядывали.
Шел,
кивая наобумно
(вроде даже подобрел),
а завидевши трибуну,
совершенно пободрел.
Встал в нее —
грудя навынос!
об нее располовинясь,
и на край —
крутой кулак.
Стало ясно —
да, крупняк.
И пошел он вдруг метаться,
всех куда-то звать пытаться.
И минут через пятнадцать
после всех его атак
стало ясно — да, мастак.
Он гремел на самовзводе
о пушнине,
рыбе,
меде,
54
ржи,
пшенице,
огороде.
Брал собранье в оборот:
«Надо думать о народе!»,
позабыв, что здесь —
народ.
А щербатый рыбачишка,
доставая табачишко
под словесный этот вихрь,
пробурчал мне:
«Знаем их!
Понимает он в пшенице,
как полено — в пояснице,
в рыбе —
разве как в закуске,
и в гусях —
как брать за гузки,
в огороде —
как в народе,
ну, а в нем —
как в огороде!
А потом небось банкетик,
рыбки свеженькой пакетик,
шкурки беличьи жене...
В общем будет все — вполне.
Что слова? — туман и сумрак
для затмения людей...»
Самокрутку в зубы сунул
и как сплюнул:
«Прохиндей...»
Ночь уже была,
когда
55
вышли мы из клуба.
Сквозь густой туман стада
чуть мычали с луга.
Было тихо.
Было чисто.
Много звезд,
ветвей,
теней...
Но спросил я рыбачишку:
«Что такое
прохиндей?»
А щербатый рыбачишка
вновь полез по табачишко:
«Неужели не слыхал?
Аль не сеял, не пахал?
Кто кричит нам про идеи,
про народ,
а сам на деле
враг трудящихся людей —
это значит прохиндей.
Прохиндеи эти, брат,
для народа не творят
и не действуют,
а затменно говорят —
прохиндействуют...»
Над рекой Двина,
в леске
я бродил всю ночь в тоске.
Непонятно было многое
и понятней, чем в Москве.
Я набрел на сельсовет.
Там собрался местный «свет».
В честь большого прохиндея
56
прохиндейский шел банкет.
В окна слышалась перцовка,
поросенок, соус, хрен...
В «газик» плюхнулась персона,
и создался сразу крен.
Следом нес какой-то шкетик
рыбки свеженькой пакетик,
шкурки беличьи
В общем было все — вполне.
И умчалось шпарить речи,
проводить с народом встречи
и мурыжить всех людей
существо нечеловечье,
в просторечьи —
«прохиндей».
57
БАЛЛАДА О НЕРПАХ
Нерпа-папа спит, как люмпен.
Нерпа-мама сына любит
и в зубах, как леденец,
тащит рыбину в сторонку
кареглазому нерпенку
по прозванью «зеленец».
Нерпы, нерпы, вы, как дети.
Вам бы жить и жить на свете,
но давно в торговой смете
запланированы вы;
и не знают нерпы-мамы,
что летят радиограммы
к нам на шхуну из Москвы.
Где-то в городе Бостоне
на пушном аукционе
рассиявшийся делец
сыплет чеками радушно,
восклицает: «Мир и дружба!
Мир и рашен «зеленец»!»
58
Чтоб какая-то там дама —
сплошь одно ребро Адама —
в мех закутала мослы,
кто-то с важностью на морде
нам вбивает вновь по Морзе
указания в мозги.
Нерпы, нерпы, мы вас любим,
но дубинами вас лупим,
ибо требует страна.
По глазам вас хлещем люто,
потому что вы — валюта,
а валюта нам нужна.
Нерпы плачут, нерпы плачут
и детей под брюхо прячут,
но жалеть нам их нельзя.
Вновь дубинами мы свищем.
Прилипают к сапожищам
нерп кричащие глаза.
Ну, а нерпы плачут, плачут...
Если б мир переиначить
(да, видать, не суждено),
мы бы, нерпы, вас любили,
мы бы, нерпы, вас не били —
мы бы водку с вами пили
да играли в домино.
Все законно! План — на двести!
Нами все довольны в тресте!
Что хандришь, как семга в тесте?
Кто с деньгами — не хандрит.
59