Поиск
За шапку Семен взял ферзя,
с F-трех идет, форся.
Смотрят все, окурки дымят:
F7
+ и X[2]!
Побледнел крупье обличьем,
с языка течет слюна.
Слон в размере увеличен,
Сеня вполз на слона.
Игроки теснятся. — Боже!
слон все больше, больше, больше,
ширится, резиновый,
дым идет бензиновый…
Распирает стены слон,
стены рухнули — на слом.
И Семен, башкой к луне,
уезжает на слоне.
9
Глава, доказывающая пылкую любовь автора и вдохновенным и отечественным лирикам.
Семен себя торопит,
но вдруг — сверкнувший луч,
и поперек дороги
журчит Кастальский ключ.
Воды все больше прибыль,
волны — костяки,
плывут, плывут — не рыбы,
плывут, плывут стихи:
«Постой, останься, Сеня,
будет злой конец.
Проглотишь, без сомненья,
трагический свинец.
Отец твой кровью брызнет,
и должен он сгореть.
А, кроме права жизни,
есть право умереть.
Он не придет к низине,
поверь мне, так же вот,
как летний лебедь к зимним
озерам не придет».
— Никогда, никогда
я не думал, не гадал,
чтоб могла, как В. Качалов,
декламировать вода! —
А вода как закачала,
как пошла певать с начала:
«Эх, калина, эх, рябина,
комсомольская судьбина.
Комсомольцы на лугу,
я Марусеньку люблю.
Дай, любимая, мне губки,
поцелую заново,
у тебя ведь вместо юбки
пятый том Плеханова».
Ах, восторг, ах, восторг!
(Пролетела тыща строк.)
Ну, а Сеня не к потехе,
надо ж быть ему в аптеке.
Город блещет впереди,
надо ж речку перейти.
Но мертвых стихов плывут костяки,
плывут, проплывают трупы-стихи.
«Отлетай, пропащее детство,
Алкоголь осыпает года,
Пусть умрет, как собака, отец твой,
Не умру я, мой друг, никогда!»
Стихи не стихают… — Тут мне погибель,
Как мне пройти сквозь стиховную кипень?
Аптека вблизи и город вблизи,
а мне помереть в стихотворной грязи!
В то время я жил на Рождественке, 2.
И слабо услышал, как плачется Сеня,
вскочил на трамвай, не свалился едва,
под грохот колес, на булыжник весенний.
И где ужас Семена в оковы сковал,
через черные, мертвые водоросли
перекинул строку Маяковского:
«год от года расти нашей бодрости».
И канатным плясуном
по строке прошел Семен.
10
Глава эта посвящается ядам и людям, ядами управляющим.
В золотой блистают неге
над людскою массою —
буквы АРОТНЕКЕ,
буквы РНАЯМАСIЕ.
Тихий воздух — валерьянка,
Аптечное царство,
где живут, стоят по рангам разные лекарства,
Ни фокстрота, ни джаз-банда,
все живут в стеклянных банках,
белых, как перлы.
И страною правит царь, Государь Скипидар,
Скипидар Первый.
А премьер — царевый брат
граф Бутилхлоралгидрат, старый, слабый…
И глядят на них с боков
бюсты гипсовых богов, старых эскулапов.
Вечера — в старинных танцах
с фрейлинами-дурами,
шлейфы старых фрейлин тянутся сигнатурами.
Был у них домашний скот,
но и он не делал шкод,
на свободу плюнули
капсули с пилюлями.
— Кто идет? Кто идет? —
грозно спрашивает йод.
Разевая пробку-рот,
зашипел Нарзан-герольд.
— Царь! — орет нарзанный рот. —
Мальчик Сеня у ворот!
Рассердился Скипидар:
— Собирайтесь, господа!
Собирайтесь, антисепты!
Перепутайте рецепты!
Не госсиниум фератум —
вазогеиум йодатум,
вместо йоди и рицини —
лейте тинкти никотини!
Ого-го, ого-го,
будет страшная месть:
лейте вместо Н2О
H2S!
Тут выходит фармацевт:
— Покажи-ка мне рецепт!..
Не волнуйся, мальчик, даром —
тут проделки Скипидара!
Я ему сейчас воздам.
Марш по местам!
Банки стали тихими,
скрежеща от муки,
тут часы затикали,
зажужжали мухи.
Добрый дядя фармацевт
проверяет рецепт,
ходит, ищет, спину горбит,
там возьмет он снежный корпий,
там по баночке колотит,
выбирает йод, коллодий,
завернул в бумагу бинт,
ни упреков, ни обид,
и на дядю Сеня, глядя,
думал: «Настоящий дядя!
Старый, а не робкий…»
Вот так счастье! Вот веселье!
Фармацевт подносит Сене
две больших коробки…
вернуться
2
В шахматах — мат
Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: