Неожиданно мне показалось, что в салоне стало очень холодно, и тело пробрала колышущаяся дрожь. Словно в замедленной съёмке я наблюдал, как чёрная машина уже уехала, а что-то ещё долго выкрикивающий парень скрылся в толпе. Сзади раздавались чьи-то раздражённые гудки, но это казалось просто тем, что отвлекало меня всё это время от сути произошедшего. И теперь я отчётливо понял, что же смутило меня при расставании с Хельманом, — рукопожатие и его рука, на которой были все пальцы.

Пока я ехал домой, вихрь сомнений проник в мою голову, и теперь я вовсе не был уверен в том, что на самом деле видел все пальцы на руке Хельмана во время прощального рукопожатия. Хотя воображение рисовало даже то, что на указательном пальце ноготь был пожелтевший, как у часто курящих людей. Размышляя об этом с маниакальным упорством, я постепенно прошёл все стадии — от страха и сомнений до сетования на собственную невнимательность и возможность прояснить наконец этот момент, когда я приеду домой и позвоню своему другу, направившему туда Хельмана. Разворачивая же машину возле «сталинки», где я прожил больше пятнадцати лет, мне уже почему-то казалось всё совсем неважным, и такая сосредоточенность на этой теме представлялась просто объяснимым вариантом шоковой реакции организма на всё произошедшее. Да, наверняка так оно и есть.

Дома я не был уже три дня — не имело смысла ехать сюда из Москвы, где в последнее время было слишком много дел, и я жил у одного моего хорошего знакомого, попросившего меня присмотреть за квартирой во время его длительной командировки в США. Это пришлось как нельзя кстати, но сегодня, после всего случившегося, мне хотелось оказаться именно у себя дома: постоять под прохладным душем, сделать огромный бутерброд с беконом, луковицей и сыром, а также посмотреть по телевизору что-нибудь весёлое и глупое. Может быть, даже опрокинуть стакан-другой джина с тоником — надо же как-то отпраздновать то, что я сегодня остался жив!

Какая же ужасающая стоит жара. Даже несмотря на отчаянное гудение вентилятора, находиться в машине было просто невыносимо. Пот неприятно сочился по спине, капал с волос и оставлял на руле темнеющие разводы. Теперь казалось, что в салоне запах гари смешался с едким потом, и от этого к горлу начинала подступать тошнота. По дороге я несколько раз хотел остановиться и сполоснуть лицо из бутылки с питьевой водой, но перспектива потерять на подобное занятие лишние минуты, которые можно провести под прохладным душем дома, никак не казалась чересчур соблазнительной. Конечно, я мог бы решить все проблемы разом, включив кондиционер, однако хорошо помнил, как прошлым летом поступил именно так и потом почти месяц ощущал сдавленность и невыносимое першение в горле. Повторять подобный опыт никак не хотелось.

— Кирилл! Я так тебя ждала!

Моя рука не успела распахнуть дверь машины, как я оказался в крепких объятиях ужасно пахнущей женщины, которая была до недавнего времени женой Валеры. Я всегда питал к ней неприязнь, которая точно была взаимной, однако с другом мы этой темы касались редко. Причины? Главным образом та, что Аня была настроена против всех знакомых Валеры и считала, что он должен посвящать всё своё время семье. Из-за этого мы стали видеться в последние годы намного реже и как бы даже тайком. Думаю, это не шло на пользу ни мне, ни ему, и как-то я даже поймал себя на том, что наши отношения медленно, но верно превращаются больше в формальность или привычку. Дружба? Что до неё, то она начала давать трещину, которая, если бы не эта странная смерть Валеры, неизвестно во что бы ещё вылилась. При этом Аня сама была откровенной грязнулей и даже редко утруждала себя готовками, хотя работала кем-то вроде приёмщицы всего половину дня и за мизерные деньги. В её внешности, конечно, что-то было, но для меня навсегда оставались отталкивающими прямые, длинные и бритые, но очень уж тощие ноги. Каждый раз при взгляде на них я почему-то вспоминал фотографии людей из концентрационных лагерей, измученных голодом и непосильной работой. Сама же Аня, похоже, наоборот, считала ноги одним из главных своих достоинств и не упускала случая это подчеркнуть, максимально обнажая их в своих нарядах.

— Что-то случилось? — хмуро поинтересовался я, пытаясь высвободиться из её душных и липких объятий.

— А смерть Валеры, по-твоему, ничего такого? — всхлипнула она, отстранилась и трубно произнесла: — Или между делом ты об этом успел позабыть?

— Извини, я не это имел в виду. Мы же с тобой встречались и всё это обсудили ещё вчера…

— И, по-твоему, одной встречи для этого достаточно? Подумай, ведь ты говоришь о своём друге!

— Я этого не забыл, — раздражаясь, бросил я и захлопнул дверь машины. — Извини, у меня был сегодня очень тяжёлый день и я не расположен сейчас что-либо с тобой обсуждать!

— Ах, вот как. Значит теперь ты меня и знать не хочешь? Думаю, Валера на небесах очень тебе благодарен за такое отношение к его любимой жене!

— Ты говоришь глупости. В любом случае, если у тебя есть ко мне какое-то дело, то говори, а нет, давай перенесём нашу встречу, например, на начало следующей недели…

— Я лишь хочу, чтобы ты мне кое-что объяснил! — выпалила Аня и стала рыться в своей мятой сумке, выполненной из разноцветных кожаных заплат и неизменно ассоциирующейся у меня с тёплым деревенским одеялом. — Вот, я нашла это у него в ящике стола. Валера мне их не показывал и хотел, наверное, скрыть. Но тебе-то точно говорил, и, даже если это ужасная тайна, с его смертью ты со спокойной душой можешь считать себя свободным от любых обязательств!

Я взял в руки мятый конверт и открыл его. Внутри лежали всего лишь очки в роговой оправе — хотя у Валеры было отличное зрение, видимо, в них стояли линзы с диоптриями. Во всяком случае, мне так показалось сначала, а когда я аккуратно достал очки, то был слегка удивлён — это больше походило на нечто, продающееся в магазинах приколов. А ведь мой друг был весьма серьёзным во всех отношениях человеком, и я с трудом мог себе представить, чтобы он не то что купил, а просто принёс домой подобный предмет.

— Ну? — Аня громко сопела и, уперев руки в бока, казалось, готова была ринуться на меня, если ответ её не устроит хотя бы чуть-чуть.

Я пожал плечами, расправил дужки и надел очки. Что сказать? Вид через стёкла был весьма необычным — словно я смотрю сквозь тесные стеклянные колонны, выгибающие и путающие пространство. Моя рука непроизвольно вытянулась вперёд и, вскрикнув, я сорвал очки и чуть было не бросил их на асфальт. Аня не могла этого знать, но через них моя кисть показалась неестественно вытянутой… и отсутствовал указательный палец. Прямо как у этого чёртового Хельмана.

— Что с тобой?

— Забери это. Впервые вижу и не знаю, зачем это понадобилось Валере! — воскликнул я и торопливо засунул очки в конверт, передавая ей.

— Или не хочешь говорить… Ты же чего-то испугался, напялив их? Мой муж ни разу не скрыл от меня никакой, даже мельчайшей подробности своего дня, а тут такое! — Аня схватила конверт и стала наступать на меня: — И после этого ты ещё смеешь называться другом Валеры? Да ты просто никто, а если что-то скрываешь от меня, то даже ещё хуже!

— Ну-ну, разошлась. Давай-ка, иди домой и успокойся, ты явно не в себе. Неужели ты проделала такой длинный путь из Москвы, только чтобы показать мне эти дурацкие очки?

— Это для тебя они такие, потому что сам дурак и есть!

Аня хотела сказать что-то ещё, но стала задыхаться, глотая ртом воздух, словно аквариумная рыбка, потом отчаянно махнула рукой и стала быстро удаляться в сторону автобусной остановки, где, словно выкрашенные в жёлтый цвет железнодорожные вагончики, в ряд стояли маршрутные такси.

— Не звони и больше не попадайся мне на глаза! — послышался издали её расстроенный голос, но Аня даже не обернулась.

Мне осталось только раздражённо пожать плечами, закрыть машину и войти в подъезд. Здесь опять пахло краской и сигаретным дымом — эти вечные косметические ремонты, кажется, стали уже не просто какой-то доброй традицией, а своеобразным лицом нашего дома. Но, наверное, если бы сейчас я не почувствовал знакомых ароматов, то очень насторожился бы и, надо сказать, вовсе не зря. Однако с этим всё было в порядке, и, вызвав лифт, я тяжело ввалился в тускло освещённую кабину.