Хорошенько вычистив башмаки и платье, умывшись и расчесав на пробор свои белокурые волосы, Йоханнес отправился в город, поднялся в гору к огромному замку, который весь так и сверкал серебром и золотом в солнечных лучах. Громко постучался он в медные ворота, но никто не отворил ему. Он постучался снова, но лишь когда он в третий раз ударил дверным молотком, массивные петли ворот заскрежетали. Сам старый король червей отворил ему ворота; был он в шлафроке и в домашних туфлях, но его достопочтенная, убеленная сединами голова была увенчана золотой короной, а скипетр и державу он сунул подмышку, чтобы удобнее было отпирать ворота большим золотым ключом.

Услыхав, что Йоханнес — новый искатель руки его дочери-принцессы, старый король разразился слезами и выронил наземь скипетр и державу. Воздев руки к небу, король утер слезы полой драгоценного шлафрока и, взяв Йоханнеса за руку, повел его в сад принцессы. Там на каждом дереве висело по три-четыре королевича, которые прежде сватались к принцессе; теперь же их высохшие кости гремели, распугивая певчих птиц. На клумбах вместо цветов также красовались человеческие кости, а кругом, на всех террасах отвратительно скалились человеческие черепа; в мраморном же бассейне рыбки забавлялись истекающими кровью сердцами убитых женихов.

— Увы, дитя мое! — воскликнул старый король. — Теперь ты видишь, что тебя ожидает! Так пожалей нас и не добивайся, чтоб еще и твоя кровь пала на голову моей дочери и ее несчастного отца! Одумайся, а не то вскоре расстанешься с жизнью во цвете лет!

Йоханнес почтительно поцеловал руку старого короля, но заверил, что решение его непоколебимо.

Тут во дворе замка раздался шум — то вернулась домой принцесса; соскочив с седла, она вскоре пришла в сад. Йоханнес заговорил с ней, а что говорил, и сам не знал — так сладостно улыбалась ему принцесса, протягивая для поцелуя свою белую ручку. Губы его горели, он был страшно возбужден и даже не отведал прохладительных напитков, которые подавали пажи. Он видел только свою прекрасную грезу и услыхал лишь, что она просит его наутро придти в замок; завтра и ему предстоит выдержать первое испытание в присутствии судей и государственного совета.

Вне себя от радости вернулся он на постоялый двор, бросился товарищу на шею и поведал о своем счастье. Тот лишь покачал головой, но потом улыбнулся довольной улыбкой и, крепко обняв Йоханнеса, молвил:

— Бедный ты, мой милый товарищ! Мне бы впору сейчас слезы лить о тебе, зная, что скоро навек тебя лишусь. Но я, однако же, не желаю омрачать последний твой денечек. Давай повеселимся напоследок. Справим вечером твою тризну так, как будто мы пируем у тебя на свадьбе. А наплакаться я и завтра успею.

С быстротой молнии разнеслась между тем по городу молва о том, что объявился новый жених — свататься к принцессе: в театре отменили представление, король повелел объявить траур при дворе, во всех церквах священники молились о здравии нового жениха.

Солнце зашло; оба наших странника сидели в маленькой каморке на постоялом дворе; две свечи в подсвечниках горели перед ними, на столе дымилась большая чаша пунша. Товарищ Йоханнеса был необычайно весел, можно сказать, шаловлив, — шутил без конца, помогая коротать время, а сам то и дело подливал Йоханнесу пунша. Йоханнес, непривычный к вину, вскоре захмелел, стал клевать носом, да и заснул. Товарищ уложил его тихонько в постель, а в полночь вытащил свою котомку, привязал к спине лебединые крылья, взял в руки пучок папоротника, отворил окошко и полетел к королевскому замку. Там он спрятался за колонной под окном принцессиной опочивальни.

В городе стояла мертвая тишина, и лишь порой слышался храп часовых да ночных сторожей. Часы пробили три четверти двенадцатого; тут окно принцессиной опочивальни распахнулось, и она в широком белом одеянии вылетела оттуда на огромных орлиных крыльях, взвилась над городом и полетела к ближней горе. Спутник же Йоханнеса сделался невидимкой, полетел за ней следом, да и давай весело нахлестывать принцессу розгами, так что алая ее кровь, словно капли росы, омочила полевые травы и цветы. Уф! Ну и прогулка!

Холодный ветер трепал ее длинное белое одеяние, а месяц просвечивал его насквозь.

— Ах, какой град! Ах, какой град! — вздыхала всякий раз, когда ее хлестали розгами, принцесса.

Под конец она добралась до самой горы и постучалась; в недрах горы раздался странный грохот, будто тысячи железных цепей упали в пропасть. Скала расступилась и принцесса вместе с невидимым своим спутником вступила в глубокий каменный ход под сводами горы. С тем же грохотом гора замкнулась за ними, и бесчисленное множество малюток-домовых, прислужников могущественного тролля, который жил тут, отнесли прекрасную принцессу в большой тронный зал. Более тысячи галерей, изукрашенных колоннами, тянулись отсюда в самую глубь горы; стены их сверкали металлом и слюдой, искрились снопами прекрасных лучей. Высоко-высоко, под самым сводом, светили искусственные солнце и месяц, а пол был выложен разноцветными камнями и пестрыми цветами. На высоком троне чистого золота сидел король, владетель горы; на голове у него красовалась корона, высеченная из одного-единственного цельного рубина; над его уродливым синюшным лицом нависли черные лохмы волос, сплошь покрытые колтунами! Он поцеловал принцессу в лоб и усадил ее рядом с собой. И пошло тут веселье!

Весь двор тролля пустился в пляс. Все загудело и заходило ходуном! Крошечные барышни, ростом едва в аршин, плясали со щеголеватыми военными, такими же маленькими, как и они. Можно было подумать, что и мундиры, и сабли, и крошечные шляпы с развевающимися перьями надеты лишь для маскарада. Никто не заметил незнакомца, который примостился позади трона, зато он все прекрасно видел и слышал. Так, он разглядел, что большинство придворных кавалеров и лакеи, открывавшие двери, были вовсе не настоящие тролли, а всего-навсего деревянные чурбаны, ожившие по воле их могущественного повелителя, который к тому же нарядил их в роскошное платье. Тут же вертелся один из прекраснейших великих умов троллинного двора. Однако, присмотревшись к нему хорошенько, товарищ Йоханнеса понял, что это всего лишь палка от метлы с кочаном капусты вместо головы. Тролль сам произвел его в придворные гении и разодел в расшитое золотом платье. После того как все вволю наплясались, а пуще всего наболтали разных глупостей, принцесса захотела пуститься в обратный путь. Но прежде она поведала троллю: объявился, мол, новый искатель ее руки, и потому она просит у хозяина горы совета, что бы ей такое придумать нынче ночью, какую загадать загадку новому жениху, когда он наутро явится в замок.

— По мне, — молвил тролль, — чем проще загадка, тем труднее ее отгадать. Загадайте ему про свои башмачки. Надеюсь, мы с вами завтра ночью встретимся, и я устрою в вашу честь еще более блистательный праздник, нежели сегодня.

Принцесса поклонилась троллю и все малютки-кавалеры понесли ее на руках к воротам, которые вели из горы. А там принцессу ждал прежний провожатый, и уж он не отставал от нее до самого замка, куда она вернулась через окно, жалуясь на сильный град.

Когда товарищ Йоханнеса появился на постоялом дворе, Йоханнес все еще спал: тогда спутник его быстро отвязал лебединые крылья и тоже улегся в постель. На рассвете Йоханнес проснулся; незнакомец тотчас вскочил со своего ложа и рассказал, что ночью, дескать, приснился ему диковинный сон про принцессу и про ее башмачки. И стал уговаривать Йоханнеса, чтобы он спросил у принцессы, уж не загадала ли она про свои башмачки.

— Не все ли равно о чем спрашивать, — сказал Йоханнес, — все одно ведь не отгадаю. Я знаю, что должен умереть. Но я хоть еще раз увижу ее, осмелюсь еще раз заговорить с ней.

О, до чего трогательно было это слышать! Бедный юноша, прежде столь естественный, столь милый, заговорил вдруг словно один из героев Клаурена.200 Но чего только не сделает любовь!?