— Меня это не колышет. Пока, Пучадес, рад был повидаться.

— А, вот как… Видит бог, не хотелось мне наступать тебе на мозоль… — цедит он сквозь зубы. — Слушай, а в порядке ли документы твоего подельщика, как его, бишь? Ах да, Мулея… Он ведь эмигрант, верно? И с фининспекцией тоже все на мази? Ты уж скажи мне, а то я запамятовал — что, счета по страховке уже оплатил? Ведь и в суд могут подать — у них не залежится.

— Ох, опасный ты человек, Пучадес.

— А ты помоги мне и заживешь без проблем. Пока снова не понадобишься… Ну что тебе остается делать? Уйти в «профи» настольного футбола?

И вот я сижу, подперев ладонями голову, с грустью созерцая типографские машины, а в ушах тихо позванивают голоса моих старушек Марий — просят пораньше им аванс выдать на покупку каких-то безделушек. Не могу я отказаться от предложения Пучадеса. С другой стороны, проторчать пару дней в заштатном городишке, поохотиться на бедолагу-головореза, которого тамошние жители величают, небось, не иначе как Дракулой, — какое ни то, а развлечение. В общем, скрепя сердце, я соглашаюсь. И если у Пучадеса сохранилось в душе хоть что-то человеческое, здорово ему должно сейчас икаться.

Я позвонил Суси — попросить, чтоб составила мне компанию. Она журналист свободного поиска, не связана ни с какой редакцией — строчит, куда вздумается, и на пару мы с ней славно подзаработаем. А кроме того, у Суси своя машина, видавшая виды «Симка», на которой мы исколесили немало дорог разъезжая по проселкам захолустья.

Вечер косо синит Главную площадь Вальделапланы, зажатую в каре модернистских домов — солярии, широкие лоджии, расписные навесы — дармовая тень и убежище от непогоды.

Наш отель «Фальгера» — в этой первой шеренге, и от него берет начало мутное половодье путаных кривобоких улочек плетущих ветхую сеть Старого Квартала. В дверях неотлучно торчит хозяйка, приземистая пожилая дама. Огромный рыжий парик придает ей сходство с мухомором особо ядовитого сорта; лицо сумрачно, вставные челюсти — как кастаньеты, во взгляде гостеприимство начальника полицейского участка.

Мы поднимаемся в номер, и Суси, забыв о поклаже, швыряет меня на постель. «Зиппер» моих брюк с жалобным визгом ныряет вниз… В мгновение ока я изнасилован.

— Но… Послушай, кроме секса, тебя еще хоть что-нибудь волнует? — лепечу я, пытаясь выбраться из-под нее.

— Вечно ты все усложняешь. Стоит тебя захотеть, и ты тянешь за уши весь этот нудный ритуал объяснений в вечной любви… Успокойся, я не тащу тебя под венец.

— А мне бы хотелось… Не знаю… Ну, ласки, духовной пищи…

— Насчет пищи — это ты молодец. — Она лукаво подмигивает. — После таких замечательных упражнений зверски разыгрывается аппетит. Так что давай, приглашай на ужин.

И, мурлыча какую-то песенку, она удаляется в ванную.

— Нам надо повидаться с Пучадесом, — напоминаю я.

— Вот и славно — звякни ему, и отужинаем втроем. Если ему и впрямь нужна наша подмога, пускай раскошеливается, так и передай, — инструктаж несется в приоткрытую дверь — для лучшей слышимости.

Пучадес встречает нас на улице Чаней, заказав столик в разбитном кабаке «Потертый череп», в самом, можно сказать, его мозговом центре: здесь здорово соображают насчет уксусных подливок, цыплят из омара и сливок табака. Среди напитков особняком — бургундское, взращенное на плантациях Каталонии; столик обслуживает здорово потрепанная милашка с сожженной пергидролем куделью на голове. Приятно видеть, как, принимая заказ, она ковыряет во рту зубочисткой. Отчего-то нервничая, Пучадес заказывает выпаренную в молоке камбалу и, закурив, с опаской надламывает первый кусок.

— Поведай-ка нам всю эту историю поподробней, — пытаюсь я его расшевелить.

Откинувшись в кресле, он внимательно оглядывает небольшой зал. Пригубив из бокала, переходит на свистящий полушепот:

— По правде говоря, тут и рассказывать-то почти нечего. В понедельник, часа эдак в три ночи, известный на всю округу алкаш по кличке Похлебка пробирался среди развалин Старого Квартала. Шел он, по обыкновению, на бровях, набравшись где-то крепленых чернил; кое-как разыскал свое стойло и стал уж было располагаться, чтоб маленько соснуть, как на своем ложе из обрывков картона и тряпья обнаружил чье-то тело. Решив, что место занял непрошеный конкурент, он вознамерился угостить его валявшейся неподалеку кочергой, но тут обнаружил, что это женщина. Собравшись с духом, Похлебка пригляделся внимательней… Это была совсем еще юная девица, и горло ей перерезали от уха до уха…

— Ну… твою мать! — срывается с прелестных губ Суси.

— Ошибаешься милочка, сексом здесь и не пахнет. Вскрытие показало, что ее треснули чем-то тяжелым по голове, отволокли в эту берлогу и там уже полоснули по глотке. Вполне вероятно, нож был кухонный, хорошо заточен.

— А как насчет вампиризма?

— В том-то и весь фокус… Вдоль всей раны тянутся следы укусов.

— И ты уверен, что это дело рук… То есть клыков вампира?

— Видишь ли, парень, эти пикантные подробности мы репортерам не сообщили, чтобы не стать посмешищем. Ты же знаешь, что это за публика.

— Ну, и как газеты освещают дело? — интересно все-таки знать, что они там понаписали.

— Местный листок слово в слово повторил нашу версию… Им ведь все на блюдечке надо преподнести, сами нос никуда совать не будут, и слава богу, что так… А писаки из Барселоны просто перепечатали эту чушь. Тут их не удивишь — самое обыкновенное убийство, ничего такого… Ну, перерезали глотку — и дело с концом. Может, из ревности, а то и просто по пьяни. А сболтни мы что-нибудь о вампире, тут такое бы началось… Подумать только — по городку шастает какой-то псих-кровосос, и нет на, него управы…

Меня восхищает логика рассуждений Пучадеса и та легкость, с которой он выстраивает свою версию. Начитался, мошенник, дряни разной…

— Что же она делала — ночью, на улице, без провожатых?

— По профессии медсестра, она подрабатывала ночной сиделкой. В понедельник ее пригласили Пихуаны — ну, те самые, что держат колбасный заводик. Они с друзьями двинули на званый ужин в Союз фабрикантов, а вернувшись, отпустили девицу домой. Бедняжка буквально с ног валилась, ведь в предыдущую ночь у нее на руках скончался старик Порта — как выяснилось, от голодных колик.

Что и говорить, Пучадес основательно стал осваивать новое место службы.

— И она в одиночку двинулась этими ужасными закоулками, — встревает Суси.

— А вы что хотели бы? Вальделаплана — местечко спокойное. Никогда здесь ничего…

За третьим от нас столиком, прислонясь к стене, сидит какой-то тип, за которым я уже довольно давно исподволь наблюдаю. Мужик в годах и, судя по стеклам очков, близорук. Вид у него изрядно помятый. Он явно прислушивается к нашей беседе, прихлебывая остывший суп с фрикадельками. Промакнув губы салфеткой, закладывает ее кокетливым уголком в нагрудный карман пиджака, и, придав небритой физиономии слащаво-развязное выражение, подходит к нам.

— Так вы говорите, никогда ничего? Но это не так…

— Что? — вспыхивает Пучадес. — А вы кто такой, позвольте узнать?

— Зовут меня Аугусто Пальяс, работаю в муниципальном архиве. А до этого был журналистом, пока не турнули из редакции, — этот факт биографии он излагает без всякой озлобленности — видно, должность архивариуса его греет.

— Так, стало быть, вы обвиняете меня во лжи, сеньор архивная крыса? — продолжает пылить Пучадес. Точь-в-точь Малыш Билли, рвущийся разрядить кольт в ненароком заглянувшего в салон шерифа.

— Что вы, сеньор инспектор. Я только хотел сказать, что мне показалось, будто вы владеете не вполне точной информацией.

— Не заводись, Пуча, — стараюсь я его успокоить. — Сеньор, кажется, располагает кое-чем интересным. Недаром же он архивариус. Да вы присаживайтесь, чего там… Как насчет бокала вина — не повредит, я думаю?

Пальяс бросает иссохший взгляд на бутылку кальвадоса, которым мы орошаем трапезу. Я протягиваю ему стакан. Он садится. Выпивает.