— Пятнадцать лет назад здесь случилась похожая история.

— Еще одно убийство?

— Нет. Тогда жертве — а ею оказалась тоже девица — удалось спастись. Нападавший искусал ей все горло; да как!.. Ну, девица заорала благим матом, и человека два-три сбежались на крик — любопытно все-таки… Это ее и спасло.

— Так, говорите вы, насильник попытался только покусать, ей глотку, и ничего больше? — Пучадес отдает мне нить допроса.

— Я бы сказал — прокусить. Девица была проституткой, и негодяй нанес ей, можно сказать, профессиональную травму. Очень огорчил бедняжку.

— А не мог это быть кто-нибудь из ее клиентов с причудами? — оживляется Суси.

— Да брось ты, Суси, — пытаюсь я ее урезонить. — Такие штучки выделывать посреди улицы…

— А если это любовь? — не унимается она.

— Судя по ранам, он буквально рвал ей горло зубами. Похоже, это был осатаневший маньяк… — продолжает освежать свою память Пальяс.

— Так и не удалось выйти на его след?

— Ни разу. Спустя несколько дней комиссар Пуэртолас — он тогда здесь командовал — закрыл дело.

— А что было с девицей?

— Смылась. Только вышла из госпиталя — и на всех парусах двинула в Барселону.

— Тоже нашла куда! — фыркает Суси. — Если здесь кусаются, там с живой шкуру сдерут, не поморщившись.

Та блондинка, что накрывала на стол, улучив момент, приглашает Пучадеса к телефону — срочное дело. Окинув нас на прощанье многозначительным взглядом, инспектор величественно удаляется.

— Так вы полагаете, что между этими делами существует какая-то связь? — беру я быка за рога.

— Да как вам сказать… Слишком много воды с тех пор утекло, но тот случай сильно меня заинтриговал, и я решил повести расследование на свой страх и риск. Думаю, моя информация вам будет полезна.

— Чудно, право… Вы не находите, что слишком уж много времени вампир провел в раздумьях — отведать ему снова кровушки или погодить?

— Да, в тот раз ни одной зацепки не нашлось, и очень скоро полиция утратила всякий интерес к делу. Я было отважился проверить одну гипотезу, но…

Пальяс замолкает при виде Пучадеса, который подошел к нам попрощаться. Срочное совещание в ратуше, потом совещание в муниципалитете, и комиссар Родриго настаивает на его присутствии. Мы вновь остаемся втроем за столом.

— Тогда я был репортером местной газеты, — продолжает старик. — А потом от меня избавились по политическим мотивам: я пытался организовать в редакции профсоюзную ячейку… Но мне не стыдно прожитых лет. Когда дела мои опять пошли в гору, поздно было уже возвращаться — косяком пошли молодые газетчики, ребята все образованные, с амбицией… Ну да вам такие известны. Да бог с ними, у меня теперь теплое местечко в архиве.

— Похоже, тот комиссар, что вел дело, сменил место жительства.

— Ясное дело. Ушел в отставку — годы и новый режим демократии заставили его убраться с насиженных мест. Думаю, доживает свой век в Барселоне.

Уступив красноречивым взглядам нашей блондинки, мы выходим на улицу и там допиваем прихваченную с собой кока-колу. Ноги сами собой приносят нас в старую часть города, и вот мы — уже совсем неподалеку от места преступления. Небольшая площадка упирается в часовню, неподалеку от которой темнеют останки старинной усадьбы. У дома сохранился лишь фасад, за ним — груда развалин. В слабом свете фонарей угадываются контуры комнат, усыпанных мусором, щебенкой, обломками плит. Пальяс показывает место, где был найден труп несчастной медсестры. Путаясь в хламе и расшвыривая ногами голодных крыс, мы с Суси почти наугад пробираемся туда. Место это похоже на огромную пчелиную соту, куда ведет тропинка из утопленных в мусоре плит. Судя по всему, когда-то здесь была спальня; остались от нее лишь геометрические узоры мозаики на полу да две с половиной стены, на которых местами сохранились выцветшие обои. Нигде — ни намека на убежище бродяги. Только темное разлапистое пятно там, куда бросили убитую. Это место расчищено, очерчено мелом.

Огонек моей зажигалки скупо освещает стены и пол. До того скупо — едва что разглядишь, и, отобрав у Суси газету, в которую мы заворачивали бутерброды, поджигаю: теперь она служит нам факелом. Огонь разом выхватывает из полутьмы остатки стен — они сплошь испещрены нецензурными комментариями к рисункам, скажем так, эротического содержания. Внезапно мое внимание привлекает крест… Оборотный крест, наискось перечеркнувший заляпанную мелом стену. Его темно-красный цвет резко выделяется на фоне блеклых рисунков.

— А ну, глянь сюда!

— Ты думаешь, что это… — лепечет Суси, но тут догорает последний клочок нашего факела. Она извлекает из сумки еще какие-то бумажки.

— Декларации моей ренты… Ну и черт с ними.

— А ведь это, может быть, кровь, — провожу я пальцем по зловещим линиям.

— Убийца?

— Почему бы и нет… Еще бумага найдется? — «рента» отполыхала в считанные мгновенья.

Порывшись в сумке, Суси протягивает квитки с какими-то анализами. Но и их ненадолго хватает, и тогда она врубает свою зажигалку — сущий автоген в миниатюре, и теперь, наконец, я могу повнимательней разглядеть, как он сотворен, этот оборотный крест. Его поперечная перекладина — совсем не прямая линия, а как бы часть сегмента, полукружьем огибающего вертикальную ось креста.

— Какой странный… Отчего Пучадес не заметил его?

— Видно, слишком увлекся чтением настенных изречений…

— Ну, а ты что скажешь?

— Об этом много чего понаписано. По книгам выходит, будто оборотный крест — знак дьявола. Пойдем-ка отсюда — все, что нужно, мы уже увидели.

Тут я припомнил опус, который издал когда-то, — назывался он «Руководство для горожанина: краткий курс черной магии».

Вскоре мы выходим к месту, где нас поджидает архивариус, обмениваемся парой проходных фраз; но о своей находке я предпочел умолчать.

— Где можно было бы повстречаться с этим, как его… Похлебкой? — задаю я дежурный вопрос.

— Понимаете, какое дело… Он наотрез отказался переселиться в дом для престарелых, и страх заставил его искать убежище в каком-то женском монастыре. Да и расспрашивать его — только зря время терять. Ни слова больше того, что уже известно Пучадесу, вы от него не услышите.

— А от вас? Вам-то, я думаю, есть что поведать.

— М-м-м… Да не так чтобы уж… Впрочем, у меня дома бог знает с каких времен хранятся газетные вырезки. Почему бы не зайти глянуть? К тому же найдется бутылочка превосходного галисийского…

Оказывается, живет он неподалеку — в лачуге, достойной здешнего запустения; то, за чем мы пришли, казалось, составляло все содержание ветхого жилища. Стопки, стопы, снопы, целые скирды газетных вырезок не дают прохода, Гималаями высятся над головами.

— А это моя жена, — кивает он на странное существо, горбящееся в инвалидном кресле. — В один прекрасный день бедняжку хватил паралич: с лестницы навернулась в погоне за котом, умыкнувшим селедку. С тех пор, кстати, она и помалкивает, однако видит и слышит нас прекрасно. Верно я говорю, солнышко?

Она следит за ним взглядом. Пальяс обращается с ней с неприкрытой, откровенной нежностью. Когда он, чудом протиснувшись на кухню, не менее чудесным образом предстает перед нами с бутылкой, жена его вдруг начинает подавать признаки явного нетерпения. Сделав несколько жадных глотков прямо из горлышка, в блаженной истоме откидывается на спинку коляски.

— Что поделать, такова жизнь. Моя жена была женщиной энергичной и очень общительной. Между прочим, владела эсперанто. И вот нате вам — живет растительной жизнью…

По очереди приложившись к бутылке, принимаемся за дело. Пальяс роется в ворохах старых газет.

— Знаете, это, наверное, какая-то мания — ничего не могу выбросить. Иной раз чуть не ночи напролет провожу над заметками, припоминаю людей, события… Да, многое видел, многое пришлось пережить. Казалось бы, и сегодня забот хватает, так нет же — будто магнитом тянет в прошлое… Ага, вот и нашлась наконец.

И он протягивает сложенный пополам газетный листок. Мы с Суси пробегаем его глазами — раз, другой…


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: