Когда Суси наконец, выходит, блеклые лучи солнца уже слегка золотят Главную площадь. Потянулись на рынок, груженые всякой живностью грузовики, а мы с подругой, свернув на одну из тянущихся к собору улочек, заскакиваем в кафетерий. Заведение еще только открылось, однако в качестве одной из услуг уже предлагает поглазеть на двух изрядно изголодавшихся здоровенных швейцарцев, при одном виде которых у Суси тоже просыпается аппетит, но несколько иного свойства — правда, дальше кокетливых взоров и пары соблазнительных поз дело пока не зашло. А у меня из головы не идет, что сейчас, пока мы копаемся в меню, несчастного арендатора подвергают допросу с пристрастием, и ведь по моей милости… Жмурясь, как кошка, Суси слизывает сливочный крем.

— Да брось ты… Вовсе не так уж глупо было поделиться своими соображениями. И что тут гадать, если у этого мужлана на роже написано, кто он такой.

— Ага. Ты еще поведай мне кое-что из теории о криминогенных типах.

— А ты не пыли так, — она поправляет локон, измазанный в ананасовом соке. — Полиция допрашивает подозреваемого номер один, и, скажу я, имеет право… С кого-то ведь все равно надо начать.

— Ну пусть даже он убил эту девицу, это ведь не путь к разгадке преступления в Старом Квартале! Вампир на свободе, может, бродит где-то здесь, неподалеку… Я, если хочешь знать, вообще считаю, что ключ к этому делу — в событиях пятнадцатилетней давности.

— Хорошенькое дельце! Значит, так: какой-то псих, работая под вампира, набрасывается на местную шлюшку, но… поживиться не довелось: помешали. Полтора десятка лет он, значит, оклемывается, да и аппетит нагуливает. Новая вылазка — удача! Утолил наконец жажду крови. К тому же стерильной, ведь убитая оказалась медичкой. Только вот какой у меня вопрос: что это он так припоздал в осуществлении заветного замысла?

— А черт его знает, тут и впрямь что-то не так.

Ноги сами приводят нас к просторной площади Святых Епископов, притулившейся к громаде Епископского дворца, выдержанного в стиле позднего барокко. Фасад его заштрихован изящной колоннадой полированного дерева.

— Да, что ни говори, — меня отчего-то так и тянет заглянуть в темные дворцовые окна, — а нападение, случившееся пятнадцать лет назад, и убийство, совершенное в понедельник, удивительно тесно соседствуют… Как тебе это нравится?

Та часть Старого Квартала, где ютился старый бродяга, рассыпалась по склонам холма, выходящим за спину резиденции прелата.

— Никак, — качает головой Суси, — пятнадцать лет назад газета писала, что на проститутку напали совсем в другом месте. Тебе как это нравится?

— Пальяс раскопал, что журналисты «перенесли» место событий на другую сторону Старого Квартала.

— Ну, ошиблись — бывает.

— Крутая, однако, ошибка случилась в этом игрушечном городишке. И ведь, не заезжие — местные репортеры напутали… Да чушь это все, дорогая! И все-таки, все-таки… Ей-богу, странно, что преступник решился напасть на открытой всем ветрам площади. К тому же, помнится, на крики жертвы сбежались какие-то люди, что и спасло ей жизнь… Откуда бы взяться здесь такой скорой помощи?

Вымощенной плитами дорожкой мы идем в парк, ведущий к кафедральному собору. Я оборачиваюсь, чтобы еще раз глянуть на Святых Епископов. Площадь спланирована в форме треугольника, верхний угол которого образует церковь; неподалеку от нее — роскошный особняк, сложенный из розового камня и одетый в сетку лесов: сейчас здесь хозяйничают реставраторы. В основании треугольника высится застекленная галерея в несколько этажей, за которой прячется мрачноватое серое здание, подпираемое с боков двумя невысокими домами, где в старину размещались службы муниципального суда.

Интерьер храма образуют три нефа готических арк. Под искрящимся ожерельем громадных цветных витражей замерли боковые алтари, и ни один из них не имеет здесь близнеца. Ранние прихожане стекаются к Создателю — время начинать первую мессу. Не торопясь, мы проходим вдоль левого нефа. Запыленные картины в стиле барокко живописуют нам известные библейские сюжеты. Торжественно, пышно, покойно… Но вот одна из них, писанная маслом по дереву, приковывает мое внимание. Молча рванув за руку поотставшую подругу, я киваю в сторону странного украшения алтаря; в отличие от других картин, на эту падает мощный световой поток.

Сюжет не нов — человечество в день Страшного Суда. Осужденные на адские муки мутной толпой теснятся по левую руку от божественного судии. Демон клеймит им лбы раскаленным железом, и багровыми рубцами на челах обреченных алеет сатанинский знак — оборотный крест; его стилизация удивительно напоминает…

— Господи! — срывается у меня. — Да ведь убийца будто скопировал этот ужасный символ!

— Клеймо Сатаны!..

Чье-то неодобрительное шушуканье заставляет нас обернуться, и мы едва не попадаем в объятия игриво настроенного Пальяса.

— Ай-я-яй!.. — притворно жмурится он. — Культ все-таки надо бы уважать. Право, здесь не место для эмоций, и пусть мы не верим во все эти инфернальные штучки, следует уважать мнение других пришедших во храм.

— Понимаете, эта… Эта доска…

— Но-но… Жемчужина Вальделапланы, вы хотите сказать!

— Так поведайте нам о жемчужине!

— Т-с-с, только шепотом. Итак, эта версия Страшного Суда принадлежит кисти легендарного художника XV века, известного под именем Маэстро Серралада.

— Легендарного? Что вы хотите этим сказать?

— Ни одно из дошедших сведений о нем особого доверия не заслуживает. Авторство его приписывается не одному десятку работ, но лишь однажды оно было доказано со всей достоверностью, и эта работа — перед вами. Немало ходит о нем легенд, и каждая — будто глава из книги ужасов. Его мать обвинили в колдовстве и тайных сношениях с дьяволом. Бедняжка, она взошла на костер… Сам Серралада, похоже, страдал эпилепсией или чем-то в этом духе. Люди считали его бесноватым, то есть сыном Сатаны.

— Что еще говорят легенды?

— В ту пору Вальделаплана слыла одной из опор инквизиции, и местные ревнители веры выжгли на лбу художника тавро — позднее Серралада заклеймил им вот этих грешников…

— Оборотный крест! — не выдерживаю я.

Мы вынуждены срочно ретироваться: священник выразительным взглядом пригласил нас покинуть святилище. По дороге в парк я рассказываю Пальясу о находке в Старом Квартале.

— А вы уверены, что тот рисунок по времени совпадает с убийством? Может быть, он сделан значительно раньше и совсем по другому поводу?

— Эх, кабы знать! А между тем, этой ночью совершено еще одно убийство. Полиция держит тут одного под подозрением, но, сдается мне, все обстоит далеко не так просто.

Едва Пальяс приходит в себя от новости, я прошу его поподробней исследовать все, что имеет хоть какое-то отношение к Маэстро Серралада.

— Есть здесь один старец-каноник, воистину одержимый двумя страстями: песнями Луиса Мариано и готической живописью. Вот с ним я и потолкую. Стало быть, опять выхожу на след, а?..

Не успели мы очутиться в комиссариате, как Пучадес со всех ног ринулся нам навстречу. Давно я не видел такого счастливого человека.

— Этот тип уже на изломе, а ведь мы еще не применяли допрос с пристрастием… Вконец запутался, сам себе противоречит. Вот-вот признается наконец, что убил эту девицу.

— А как насчет другого преступления? Хотите и его навесить на бедолагу?

— Всему свое, время, милый мой Буэнавентура…

— Если вы еще подзажмете гайки, он признается, что давно уже работает на Моссад, собственноручно шлепнул генерала Прим…

— Ну, эта сторона деятельности нас пока не интересует. Возможно, первое убийство не на его совести; просто, зная обстоятельства, Фидель сработал под вампира.

— Убийство на почве страсти исключает продуманную, скрупулезную подготовку.

— Вовсе нет, ты же сам прекрасно мне все растолковал. Убийство Фидель совершил в состоянии аффекта, потом, когда до него дошло наконец, жутко перепугался, а тут на память пришла дядюшкина болтовня… Оно, конечно, — может, и противно кусать покойницу, да своя-то рубашка ближе к телу… Словом, задумано ловко, да не на тех он напал, верно?