— Поднимитесь по этому трапу. Собаки в конце шлюпочной палубы.

Надо было навестить наконец беднягу Зепля.

За рядами белых спасательных шлюпок, висевших на шлюпбалках и стоявших на кильблоках, ближе к корме было встроено помещение для собак. Возле вольера, где стоял лай и шумная возня, на самом ветру собралась кучка женщин и мужчин. Собаки метались, как бешеные. Каких пород тут только не было! Встречались и очень ценные экземпляры, призеры выставок.

Три черных, как вороново крыло, пуделя в красивых попонках, всем на удивление, проделывали изумительно потешные трюки. Им аплодировали. Эти пудели принадлежали артистке, синьоре Мазини, выступавшей с ними в варьете. Эту девически стройную даму с проседью в волосах легко можно было себе представить на сцене в костюме пажа.

Зепль печально и лениво лежал на полу, но когда Ева тихонько и нежно окликнула его, он вскочил как ужаленный. Спасенье пришло нежданно-негаданно как раз в тот миг, когда он уже готов был умереть от тоски. Стоило Еве протянуть к нему руки, и он тут же вскарабкался ей на грудь, стараясь как можно ближе прижаться к ней. Ева смеялась: ну, пусть лизнет ее в щеку, сегодня все дозволено.

В форме с множеством галунов подле вольера стоял старший офицер, г-н Халлер, широкоплечий, скуластый богатырь. Кислая, чуть ли не брезгливая усмешка кривила его сумрачное лицо.

Все эти собаки были Халлеру весьма не по душе, он их попросту ненавидел. Будь он директором пароходной компании, он отказался бы от транспортировки этих грязных животных. Как старший офицер он отвечал за порядок и чистоту на пароходе. Он уже испробовал все, что было можно. Приказал, например, посыпать пол вольера песком и опилками, но эти твари как ошалелые перерыли весь настил, и ветер разнес тучи песка и опилок по пароходу. Хорошо еще, что на палубе не было свежеокрашенных лодок!

Халлер изливал свою лютую злобу, нашептывая все это на ухо маленькому, невзрачному господину. А тот стоял подле него с застенчивым видом и старался спрятаться за его огромной фигурой. У маленького господина были очень густые, шелковистые седые волосы ежиком и молодое, очень загорелое лицо. Это был Шеллонг, конструктор «Космоса».

— Ну что вы так разъярились, Халлер? — мягко спросил Шеллонг, опасаясь, как бы не услышали ругань Халлера.

— Ненавижу этих женщин, — буркнул сквозь зубы Халлер. — Издеваются над слугами и целуют собак. Мне надоели эти трещотки с накрашенными ногтями, до чертиков надоели. При первой возможности переведусь на грузовое судно.

Господин Шеллонг кивнул головой в сторону вольера.

— Ну, а эта, вон там? — спросил он. — Вы ведь допускаете исключения? Кто она такая?

Халлер окинул вольер мрачным взглядом. Он не знал, кто эта дама, хотя ее черты как будто были ему знакомы. Он не ходил ни в театры, ни в концерты и не интересовался списками пассажиров.

— Представьте, Халлер, — сказал Шеллонг, — домик у озера, где водится рыбка, а в домике такая вот женщина, как эта. Тогда жизнь, пожалуй, приобретет смысл.

Халлер буркнул, что лучше вообще не иметь дела с женщинами, у него на этот счет печальный опыт. Он развелся с женой, которую после многих лет страшной борьбы отбил у другого.

— И все же, — повторил Шеллонг, — домик у озера, где можно порыбачить, и женщина, такая, как эта вот, ждет тебя…

— Вы глупец, — ответил Халлер грубо и презрительно рассмеялся.

Ветер пронес над палубой звонкие, короткие удары колокола.

— Что это? — спросила Ева.

Вайт вынул часы.

— Бьют склянки. Двенадцать.

Ева моментально запахнула шубку.

— Я должна идти. Позаботьтесь о Зепле, Вайт. Райфенберг не простит мне, если я заставлю его ждать.

И в самом деле, Райфенберг уже дожидался ее. Но он вовсе не сердился. Отвесив Еве галантный поклон, он сделал ей комплимент, сказав, что у нее очень свежий вид.

Все же понадобилось какое-то время, прежде чем к Уоррену Принсу вернулось душевное равновесие. Теперь, несколько успокоившись, он, в сущности, уже не чувствовал себя несчастным, но самолюбие его было уязвлено. Как могла Вайолет так, втихомолку, променять его на другого мужчину? У Сегуро есть, вероятно, свои достоинства, почему бы нет, хоть он и показался Уоррену весьма поверхностным и пустым малым. Уоррен ожидал, что Вайолет будет терзать его бурными сценами ревности, что она не сможет забыть его, а она, не говоря ни слова, просто изменила ему.

Ну и пусть! Разве в свое время он сам не сказал Вайолет, что не в состоянии сейчас себя связать? Так даже лучше, куда лучше, теперь только никаких сантиментов. Понял, старина?

Разумнее всего снова заняться работой. И, завидев издали сестер Холл с Хуаном Сегуро в его уморительных желтых перчатках, он решительно повернул назад. Ему повстречался профессор Рюдигер, известный физик, ведущий исследования в области атомной энергии, и Уоррен без особых церемоний заговорил с ним. Профессор Рюдигер работал над расщеплением атомов, он обстреливал их электронами, как снарядами обстреливают крепость. Но интервью получилось довольно скудным. У Принса голова трещала от электронов, протонов и гамма-лучей. Тупо смотрел он в чистые голубые глаза ученого, за которыми жил чуждый и непонятный ему мир.

С Горацием Харпером ему больше повезло. Он встретил Харпера как раз в ту минуту, когда Жоржетта и Китти простились с ним, и поздравил его с победой.

Харпер залился тоненьким звонким смехом.

— Она и в самом деле хороша, эта француженка, — сказал он. — Редко встретишь такую очаровательную девушку. Только слишком много говорит! Боже мой, как она тараторит! Я совершенно обалдел. Она сказала, что у меня гипнотический взгляд, гипнотические глаза. Что вы на это скажете, Принс? — Он весело расхохотался.

— Вероятно, в вас все же есть какая-то гипнотическая сила, о которой вы сами не подозреваете, — ответил Уоррен, чтобы польстить молодому человеку. Он знал, богатые люди любят лесть. Ведь они могут купить все, что пожелают, кроме признания и восхищения своих ближних.

Харпер опять рассмеялся.

— Полнейшая чепуха! Это у меня-то гипнотические глаза?

Уоррен шел с Горацием Харпером по палубе, ему было лестно показаться с ним на людях. Харпер был, пожалуй, самым богатым человеком на борту. Он был сыном умершего три года назад Джеймса Харпера, который нажил свое несметное состояние на каучуке. Горацию Харперу, или Харперу-младшему, как его все называли, перевалило за тридцать. Это был высокий, худощавый человек, с очень жидкими рыжеватыми волосами и такими же жидкими рыжими усиками — волоски их можно было пересчитать. Голова у него была на редкость маленькая, почти детская, лицо нежное, бледное, несмотря на то что он возвращался из Африки. Он производил впечатление человека болезненного. Что толку в его деньгах, здоровья на них не купишь, завидуя ему, говорили пассажиры.

Харпер затащил Уоррена в бар и, заказывая виски, взобрался на высокий табурет.

Да, Харпер только что из Африки, и нельзя сказать, что путешествие было неинтересным, никак нельзя. Но через несколько месяцев ему так все осточертело, и, чтобы развеяться, он на месяц укатил в Париж. Охотился ли он на крупного зверя? А как же! Он ходил и на крупного. Подстрелил трех львов, одного носорога, двух бегемотов. Просто так, между прочим, чтобы рассеяться. Ему, собственно, это не доставило никакого удовольствия, он не охотник. И, естественно, массу мелкого зверя — газелей, антилоп и что еще там бегало. Врачи предписали ему рассеяться, и он решил на несколько месяцев поехать в Африку, надо же когда-нибудь посмотреть, что за штука Африка. Он охотился в Бельгийском Конго и для этой цели пригласил к себе на службу французского летчика Барро.

— Того самого Барро, что две недели назад трагически погиб?

— Да, того самого. Подумать только: его растерзал дикий буйвол. Я прочитал об этом за завтраком в одной из парижских газет. Жаль его, очень жаль, — сказал Харпер и как-то особенно хмыкнул. Но говорил он о Барро совершенно равнодушно. — Славный парень, жаль его.