Представления о душе и устройстве мира у самого многочисленного в Зимбабве народа шона расплывчаты и противоречивы. «Хамено!» («Не знаю!») — чаще всего на мои вопросы отвечали они. В действительности же это означало: «Не скажу». Не объяснить либо промолчать — право любого из них, но боже упаси лгать, изворачиваться.

— Душа человека не может зримо выйти наружу, вылететь из тела, — поясняет скульптор Николас Мукомберанва. — Талант дается музыканту, лекарю, художнику, а злые чары — ведьме, колдуну не потому, что заслужили это сами, а потому, что о том позаботились духи умерших предков.

Здоровье человека и его поведение тоже зависят от духов умерших родственников, которые управляют жизнью потомков. Сама же душа живущего в представлении африканца выглядит жалким эмбрионом, созревающим по мере возмужания, пока не будет вытолкнута из тела смертью.

Зрелость души или духа, считают зимбабвийцы, зависит, в частности, от наличия детей. В ряде районов Зимбабве рождение первого ребенка дает супругам право в молитвах обращаться прямо к духам предков семьи.

— Итог духовному становлению (степени совершенства) каждого из нас подводит смерть, — отмечает Николас. — Похоронного обряда в полном объеме заслуживает лишь тот, кто оставил детей. У нас говорят: человек может продолжить жизнь только через своего сына. Положение, статус и фамилию умершего наследует сын, его дух впоследствии входит в детей сына.

Детей африканцы любят, берегут, поскольку считается, что они облегчают борьбу со смертью. «Наше возрождение обеспечивают дети. Смерть не была бы лекарством, если бы не они», — в унисон с шона и ндебеле заявляют бамбара. Душа бездетного холостяка обречена в лучшем случае на исчезновение. По поверьям, червь, содержащий его дух, выходит из могилы и бесцельно бродит вокруг в поисках «крова».

Шона полагают, что духи умерших продолжают активно действовать в общине, их винят в неудачах, но их же благодарят за все хорошее.

Профессор М. В. Мэрфи отмечает веру африканца в то, что его мвейя (дух, ветер) постоянно находится под покровительством духа предка. К примеру, можно услышать сочувствие такого рода: «Да, конечно, это не ты виноват во вчерашней пьяной драке, а находившийся в дурном расположении дух твоего предка».

Шона уклончиво, туманно говорят о присутствии духов в предметах, явлениях. На все вопросы отвечают односложно, будто сговорившись: «Дух может быть везде, но нам не дано видеть его».

Душу нередко наделяют материальным символом. Верят, что, когда тело предают земле, дух выходит из головы в образе червя, который ассоциируется с «белой смертью» (привидением). Особенно это относится к духу вождя, утверждают шона. Червь появляется из могилы, затем вырастает в маленькое животное, которое можно увидеть рядом с захоронением примерно через шесть месяцев после погребения тела. Зверек мгновенно забирается в могилу, если его потревожат. Наиболее сильные духи, как говорят, принимают вид львят. Поскольку душа может отождествляться с животным и птицей, с ними надлежит обращаться уважительно. На них нельзя охотиться. Такое животное считается бессмертным.

Шона видят в смерти пугающий вход в неизвестное, разрыв с миром живущих. Но при этом душам умерших помогают вернуться домой, дружить с живущими и опекать их.

— Жизнь не кончается со смертью, — как-то, будучи у меня в гостях, изрек афоризм Франсуа Эвембе. — Люди останутся вместе, если они — настоящие друзья или родственники.

Эхом вторит этой присущей африканцам оптимистической мысли поэт Бираго Диоп. «Смерть человека не ставит под вопрос судьбу всего человечества», — поясняет он.

Всякий раз, когда моси, бамбара, волоф или диола тоскуют об ушедшем близком человеке, они утешают себя словами: «Мы с мертвыми делим кров — мертвые не умирают!» Мысль о смерти как о полном конце, распаде, пустоте, забвении неприемлема для истинного африканца.

Для всех черных метафизиков душа после смерти освобождается от оков тела, становится подвижной, стремительной, она преодолевает препятствия и через некоторый промежуток времени обретает бесконечное счастье или вечное возмездие. Выбор зависит от поведения человека при жизни.

У герзе даже после кончины некоторые мстительные души пытаются свести счеты за когда-то нанесенные им обиды. Кроме того, они каждую субботу являются в свою семью за недельным пропитанием, так как в мире ином мало трудятся, а живые обязаны первое время кормить их, снабжать пищей.

Моси и само верят в то, что душа почившего человека торопится встретиться с умершими родителями, а живые должны так принести жертву, чтобы предки хорошо приняли ее. Правда, у клана моси ниакадо бытует поверье, что души грешников, тем более преступников, после смерти «поедаются», а некоторые уходят в небытие. От душ преступников не остается ничего, кроме джиннов, которые досаждают людям, стараются сделать их несчастными. В данной ситуации люди обращаются за помощью не к исчезнувшим душам предков, а именно к этим склонным к мести джиннам. «Джинны, простите нам наши прегрешения и преступления, примите наши дары» — такова молитва, которую творят ниакадо.

Бисса (Буркина-Фасо) полагают, что душа уходит к Богу, но потом изредка вырывается погулять на Землю. Нет приюта для душ проклятых, которые приходят ночью пожаловаться на свою долю. Иногда во мраке ночи люди замечают, что в саванне на верхушках деревьев светятся огоньки и безутешно стонут от горя. Это и есть души тех, кому праведная жизнь оказалась не по плечу.

По представлениям бамбара, после смерти душа еще три года пребывает в останках мужчины и четыре года — женщины. Затем она улетает в далекую страну, где царит вечный день, где добрые, хорошие отдыхают, а злые трудятся в поте лица, как на Земле.

В Западной Африке, в частности в Гане, «кла» (душа) после смерти становится «сиза» (духом) и может оставаться при теле, мучить живых, приносить им болезни, пока знахари, заклинатели или колдуны не отгонят ее к берегам реки Вольта, где она строит себе жилище и живет. Она бывает видима только знахарям.

Смерть — великая неразрешимая тайна. В высоком понимании для герзе смерть — «непоправимая, бесповоротная фатальность, которую определяет Бог». В смерти африканец никогда не видит результат естественного развития болезни. Он вечно ищет в ней нечто сверхъестественное, чьи-то происки. Смутное ощущение опасности постоянно угнетает его. Когда кто-то умирает, его близкие тотчас начинают ломать голову над причинами обрушившейся беды. О смерти знают, но никогда не ожидают ее, не мирятся с ней и стараются найти объяснение ей во внешних обстоятельствах.

Когда мне бывает грустно, я по-африкански, следуя совету сенегальского поэта Бираго Диопа, вслушиваюсь в природу, всматриваюсь в окружающую жизнь, стараюсь воскресить прошлое, оживить в сознании родные образы и для бодрости шепчу его стихи:

Когда я прихожу на Волково кладбище под Мытищами на могилы своей дочери и родителей, то порой у меня возникает неотразимое впечатление, что они физически рядом со мной. Они пытаются что-то сказать мне через шелест наклонившейся над могилой березы, через порывы ветра, через мерное и выразительное качание цветов и травинок, через плывущие по небу облака, через лучики солнца, прорывающиеся сквозь плотно занавешенное тучами небо. Я изо всех сил вслушиваюсь и всматриваюсь в природу, пытаюсь понять послания, которые передаются мне через ее посредство. Мои близкие живы — я в этом уверен и стараюсь отыскать их советы в журчании воды, в хаосе толпы, в темноте ночи, в свете луны…