Я думал, Меньшиков будет подсмеиваться над Лозинским. Нет, он просто устало говорит:

— Лозинскому не следовало в поход. Хороший дом отдыха, вот что ему надо.

Вовка и я, основываясь на железном принципе Меньшикова: «Себя не похвалишь, так сидишь как оплеванный», вспоминаем, как мы первыми пришли в Беличий.

Мне кажется, Левка немного смущен. Он вроде даже оправдывается:

— Мне пришлось ходить взад-вперед. А потом Лозинский уже не мог рюкзак тащить…

Последний совместный переход. Холодная ночевка. Поели. Спать рано. Сидим.

В ногах валяются пустые кружки. Мир стал очень маленьким. Он весь уместился в костре. И, кроме костра, больше ничего не существует. И неба, и деревьев, и гор не видно. Есть только несколько горящих поленьев. Остальное — мгла. Но в пламени костра я вижу и Беличий, и лыжню на озерах, и таинственную «Трубу», и Москву, и девушку…

Проклятая романтика!

Умные люди, Меньшиков и Алеша, сцепились по теории Эйнштейна. Ну, куда мне до них! Я даже высшей математики не знаю. Девчата тихо поют песни. Я смотрю на догорающий костер. Полено обугливается, сереет, белеет, осыпается. Хворост изгибается, трещит. Мир стал очень маленьким. Он весь уместился в костре.

Где теперь ты по свету скитаешься
С рюкзаком, по колено в грязи.

Вот я снова уехал от тебя. И снова ты меня не встретишь. Наверное, это не надо, правда?

Иль под солнцем безжалостным маешься
Где-нибудь в Казахстанской степи...

Нет, совсем наоборот. У нас стоит холодная погода. Завтра мне опять складывать заледенелые палатки. Они уже не влезают в рюкзак. Интересно, получила ли ты мое письмо из Апатитов? Я писал, что тепло (а мороз был двадцать градусов) и нет ветра (ветер как раз бил в лицо). Ты, наверное, сейчас на вечере. И, как всегда, несколько человек приглашают тебя танцевать. Весело, правда?

Может, ночь коротаешь тревожную
И не думаешь ты обо мне.

Итак, вторая холодная ночевка. Сегодня я рубил лапник. Паршивое занятие. Не греет. А я, сама знаешь, быстро мерзну. Коля с Алешкой пилили ели. И деревья, как всегда, послушно падали на Колю. И никто уже не волновался. Деловито спрашивали:

— Ну как?

— Жив! — радостно отвечал Коля и вылезал из сугроба.

…Ты знаешь, костер — это не очень удобно. Спереди жарко, сзади холодно.

— Чья бахила горит?

Все вдруг оживленно начинают выяснять, чья же это бахила. Наконец Меньшиков выхватывает ее из огня. Так и знал, бахила-то моя. Задумался!

Димка Поспелов наелся и издевается над нашим завхозом Милой:

— Разве Мила — завхоз? Попросили продуктов, она сразу их дала. Вот в прошлом походе был завхоз! Начальник на коленях просил — ничего не получилось. При настоящем завхозе начальник — ничто!

Наш костер догорает. А на небе разгорается другой. Белые, зеленые, розоватые пятна тушат мерцание звезд. Вырисовываются вершины деревьев. Небо розовеет. Сияние.

— Киты, я вам не завидую. Поправьте лапник.

Меньшиков вечно чем-то недоволен. Мы смотрим сияние. Как-нибудь переспим.

И переспали. Мне-то вроде ничего, я в середине как-то устроился. А Валька, говорит, целую ночь стоял на голове. Мы с Ленкой скатились на него. Алешка наверху, в одиночестве, мерз и держался зубами за мешок, чтобы не свалиться на нас.

Утром прощальный выстрел Меньшикова, и мы разошлись.

Нашей группе здорово везло. И мы (конечно, весело и с приключениями) прошли «Трубу», озеро Вайскис и в намеченный срок вышли к Мончегорску.

С Меньшиковым я встретился через неделю в Москве. Он рассказывал, как они катались на лыжах с вершины Обручорра. Лыжи, разумеется, сломали. По дороге они встретили несколько групп московских туристов. И вообще там было много интересного. Больше я Меньшикова не видел.

И потом на Алтае я встретил энергетиков. Они были на Кольском. Они узнали, что я шел с МГУ.

— Мы видели ваших ребят. Троих. Одну ночевку вместе устраивали. Утром они ушли вперед. Там был один…

— Меньшиков?

— Вот, вот!

И потом на Кавказе я встретил геологов. Они были на Кольском. Нет, нашу группу они не видели. А троих из МГУ нагнали на Обручорре. Там был один, мощный такой парень…

— Меньшиков?

— Правильно.

И потом на Урале я встретил каких-то студентов из Куйбышева. И, конечно, похвастался, что тоже ходил в поход с МГУ.

— МГУ?.. Постой… Вроде никого не знаем. Хотя нет, однажды на Памире… Левкой звали…

— Не Меньшиков?

— Во, точно, Меньшиков.

Я давно не видел своих ребят. И вот спустя полгода я сижу у Вальки, в знакомом блоке на восемнадцатом этаже. Сколько новостей!

И где ребята только не успели побывать! У меня не хватает пальцев, чтобы перечислить. По их словам, получалось так. Алешка говорит Вальке:

— Валька, а не пора ли нам в поход? Я соскучился что-то.

Валька сосредоточенно вспоминает:

— Постой, мы, кажется, только позавчера вернулись.

А сколько новых планов! Новгород, Кольский… А летом…

— Поспелов два месяца не выходил из библиотеки. Разработал блестящий поход на Памир. Он нам докладывал — мы умирали со смеху. «Здесь, говорит Поспелов, — должен быть перевал. Три с половиной тысячи метров. Его открыла экспедиция в 1897 году. Но академик Северцов, прошедший здесь в 1928 году, этот перевал не обнаружил…» Понимаешь? И все в таком духе. Вот какой поход у нас будет! Пойдем?

Мимоходом мне сообщают, что Мила вышла замуж за Поспелова. Ленка кончает диплом, Валька написал какую-то потрясающую научную работу. Да, видели Колю…

— А как Лозинский?

— Лозинский? Он стал туристом-боссом. Организует «двойки» в Карелию.

— Чудеса! — удивляюсь я. — Меньшиков говорил, что таким — дом отдыха… Да, кстати, где он?

— Кто он?

— Меньшиков.

— Меньшиков?.. Погиб. Летом… — Голос Алешки странно спокоен. — Тривиальная история. Меньшиков с Толей шли на байдарке. На метров двести впереди группы. За поворотом неожиданно водослив. Тривиальный водослив. Меньшиков, очевидно, решил предупредить группу. В группе было много новичков, вдруг от неожиданности кто-нибудь перевернется. А Меньшиков и Толя — лучшие пловцы. Стали разворачиваться. А на водосливе… сам понимаешь, гибель…

Все остальные лодки спокойно прошли каньон. Вышли на озеро. Байдарки нет. Догадались, но уже поздно. В каньон не войти. Берега, там отвесные. Не влезть и не слезть. Меньшикова и Толю вытащили через два дня с помощью вертолета.

Лежали они на дне. Меньшиков держал Толю. Толька был в ботинках с шипами (почему — я не понимаю) и, очевидно, стал тонуть. А Меньшиков, видимо, пытался его вытащить.

Да, так слушай, второй перевал…

Я возвращаюсь поздно. Пешком. До Киевского. Я думаю, хорошо бы пойти с ребятами на Памир. Будет интересный поход. Найдем этот таинственный перевал. И, как всегда, впереди будет Меньшиков.

…Нет, Меньшикова не будет.

Внизу в тумане дождя расплываются огни Москвы. Летят листья, и ветер качает фонари, и машины обдают брызгами грязи, и одинокий регулировщик мерзнет в светлом мечущемся кругу под фонарем, и вот «Мосфильм», и последний троллейбус. И дождь усиливается.

…А Меньшиков погиб.

Ну, что я могу еще сказать? Все мы любим говорить высокие слова. Ох, как любим! Меньшиков никогда не произносил пышных фраз.

Ну я, горе-турист, еле ходил на лыжах, или Лозинский, совсем не приспособленный, — мы могли погибнуть. Но Меньшиков?..

Сегодня мы старались мало говорить о нем. А в следующий раз — еще меньше. И так постепенно его забудут. Так только будут вспоминать: был, дескать, такой Меньшиков: полведра каши — на группу, полведра — для него.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: