— Наши суда ходят до тех пор, пока не протрут железо о воду.

Он же:

— Моряков на флоте не осталось.

Первый помощник переводит:

— Лучший состав забирают на загранплаванье.

Капитан явно недоволен современным поколением.

«Современное поколение», свободное от вахты, резвится. Кто-то из машинной команды долго смотрит вниз, во второй трюм, где матросы в масках омывают застывший цемент. Потом машинист наклоняется и орет:

— Пошли ловить рыбу!

И довольный уходит.

А вот встречаются два человека, с которыми я уже беседовал по «интересующим меня вопросам». Это матрос Михайлов и второй механик Викторов.

— Михайлов, боцман просил подшлифовать конец якоря.

— А как туда пройти?

— По ватерлинии, а там повернешь направо.

Но для этого Михайлов уже достаточно опытный моряк. Он улыбается добродушной улыбкой человека, выжимающего десять раз двухпудовик.

— Кстати, Михайлов, а вы долго собираетесь плавать?

Михайлов уже заметил мое присутствие. Поэтому отвечает не двухпудовой улыбкой, а четко и громко:

— Всю жизнь!

— Пропал «Алдан»!

Теперь Викторов заметил меня. Тащит в машинное отделение.

Между прочим, неделю назад на корабль приходил мастер спорта. Он демонстрировал чудеса закалки. Он сказал, что на Камчатке можно купаться, и стал раздеваться. Но пока он раздевался, тринадцать человек «современного поколения» прыгнули в воду. И первым — Михайлов. Кстати, лично для меня интересен этот мастер спорта и два человека, что были с ним. Но я их уже встретил в Петропавловске.

А что касается Викторова, то подсмеиваться — это у него не основная специальность. Под его руководством механики отремонтировали машину за пять дней. А предполагалось, что ремонт займет месяц.

Я заметил, что настоящими моряками сейчас себя чувствуют не те, что стоят у руля и влезают на грот и фокмачту «солнцу и ветру навстречу», — а те, что в глубоком трюме, перепачканные маслом, стоят у машин.

— Петро Яковлевич, ходят слухи, что сыграем в волейбол.

— У меня нет основания им не верить. Сам распускаю.

(Викторову двадцать пять лет. Но его, как и весь командный состав, зовут по имени-отчеству. И с матросами командный состав только на «вы». Как и в армии.)

Викторов имел полные основания верить слухам.

В первом трюме натянули сетку, и машинная команда обыграла палубную. Это было захватывающее зрелище.

«Современное поколение» не теряло зря времени.

Необходимо на всех наших предприятиях ввести обсуждение работы каждого рабочего, каждого инженера, как это принято на флоте.

Целый день я на заседании судового комитета. Все — от уборщицы до старпома — отчитываются перед «совестью корабля» о своей работе. Председатель судкома — Викторов.

Судком дает оценку работы за месяц:

Лучший по профессии.

Передовик производства.

Хороший работник.

Соревнующийся.

Без оценки.

И от решения судкома зависит дальнейшее продвижение моряка, премия, рекомендация на загранплаванье.

Если бы в каждом цехе каждая бригада раз в месяц обсуждала бы друг друга, каждый рабочий и инженер чувствовал бы контроль сотен глаз.

Каждый член экипажа раскрылся передо мной на этом обсуждении, пожалуй, больше, чем в индивидуальной случайной беседе.

Я и не подозревал об огромной работоспособности старшего помощника. Он успевает быть всюду, видеть все и делать все.

Второй помощник, с которым мы много говорили о классической музыке и который подробно объяснял мне принципиальное отличие кораблей, называемых моряками весьма просто: поляк, финн, ганс, либерти, писатель, — в общем показавшийся мне образованным морским волчонком, — на поверку ленив. Оставлял несколько раз вахту во время стоянки в Авачинской бухте.

Корабль пришвартован, все добрые люди спят, что может случиться, если полчаса посижу в каюте? Начальство ушло, вахтенный матрос задремал.

А потом начинается чертовщина. Вахтенные вроде были на месте, а кто-то проник на судно…

Боцман — как и все боцманы мира древний матрос, занятый только шпаклевкой, покраской, кусками, концами, — предлагает открыть для лентяев вторую Колыму.

Капитан сказал:

— Если на нас снизойдет просветление — увидим Японию.

Туман немного поднялся. И мы увидели мыс Аниву — форпост Сахалина, и остров Ребун, и мыс Кандзаки (щупальца Японии), и маяк «Камень опасности», стоящий как памятник погибшим морякам в середине пролива Лаперуза.

Но еще раньше мы увидели американский самолет, прошедший на бреющем над нами. Все «инспектируют».

Туман такой, что даже моря не видно. Ночь. Мы тащим за собой в вышине свет (фонари на мачтах). Туман подступал еще ближе, и тогда, словно пугаясь одиночества, ревел, надрывался «Алдан».

Я сижу в каюте Вячеслава Борисовича Григорьева, двадцатичетырехлетнего штурмана. 18 апреля он женился и вечером того же дня ушел в плаванье. Все дни в календаре зачеркнуты черным, кроме 18. И август обведен радужным красным карандашом. Предполагаемый отпуск.

Фотография девушки и медвежонок. А рядом какие-то счетчики и прочие приборы. Да еще телефон.

Света, его жена, студентка, снимает комнату у религиозной старухи, где много лампад и не включается радио.

Григорьев, из солидарности, тоже попробовал не включать радио. Выдержал только десять дней.

И мы пьем чай и говорим «про жисть».

И все было бы хорошо, если бы через каждые две минуты тоскливо не ревел «Алдан». Впечатление такое, будто вахтенный будит себя гудками. Ну чего он тянет из меня душу?

— Молоденький вахтенный, делает все по инструкции, — объясняет штурман. — Так и будет гудеть, пока не выйдет капитан и не спросит: «Тебе еще не надоело?» А вообще гудеть — надежнее. Может выскочить под нос маленькая деревянная шхуна японцев. Ее локатор не берет.

Я выхожу от Григорьева в два часа ночи. В Москве люди еще живут вчерашним днем. Маленьким девочкам пора ужинать и большим идти в театр.

Туман несколько рассеялся. Светлая полоска светящихся игл вдоль корпуса корабля — Японское море уже на север. Окурки отскакивают от волны. Сонный корабль. Не спит только вахта. Спят «передовики производства», спят даже «лучшие по профессии». В третьем трюме мы везем то, что надо довезти до Находки. А могли не довезти. И Света долго бы еще жила у религиозной старухи, где много лампад и не включается радио. И никогда бы не увидела двадцатичетырехлетнего штурмана Вячеслава Борисовича Григорьева. И ей сообщили бы только, что «Алдан» затонул при невыясненных обстоятельствах.

Капитан ворчит:

— В пароходстве все знают, что в тумане мы идем с большой скоростью. Но молчат. Выполняем план. А если случится — все повалится на капитана.

И в то же время:

— Разве сравнишь? Сейчас как прогулка. Вся рубка заставлена приборами. А как мы начинали? Компас и кусок веревки (скорость измерять).

И опять же достается «современному поколению».

— Им все легко дается. Привыкли. А мы потом и кровью прошибали.

Наконец-то я поговорил с капитаном. Я слушал его, и мне казалось, что мне рассказывают мою жизнь, мне рассказывают то, что меня ждет в будущем.

И у него и у меня — вся жизнь «при служебных обязанностях».

Краминов не рассказал биографию капитана. Мы считаем, что это необходимо сделать.

(«Как звать?» — «Мишка». — «Сколько лет?» — «Семь». — «Мать, есть у нас такой?» — «Отец, отпусти его Христа ради». — «Ладно, беги, но смотри»).

Двенадцатый ребенок

у портового грузчика,

расстрелянного японцами в 20-м году.

В пятнадцать лет — разнорабочий. Чистил гальюны на судах, что стояли на причале. В плаванье не брали.