«Вот, старый пень, разоспался, теперь за хлебом по темноте шаркаешь!»

Мяуканье не повторилось, а потом вдруг раздалось неожиданно, напугав старика до полусмерти.

— Ох, ты. Ну, ты где? Выходи! Кысь-кысь! — осторожно позвал Никита Иванович.

По пакетам зашуршало и снова стихло. В тусклый свет уличных фонарей выполз грязный дрожащий котёнок и снова огласил переулочек басовитым мяуканьем.

— Уж больно ты грозен! — Старик, кряхтя, встал на одно колено и протянул зверёнышу руку. — Что с тобой делать-то? Пропадёшь ведь один!

Котёнок зашипел и отпрыгнул в сторону, при этом не удержавшись на ногах и шлёпнувшись на землю.

— Э-эх, пойдём со мной, горюшко? Бабка моя померла, один я. Да и ты один, как погляжу. А тут сгинешь!

Старик извернулся и поймал котёнка, подхватывая того под хилую грудь и с трудом поднимаясь на ноги.

— Теперь мы не так одиноки, понимаешь, мил человек?

«Мил человек» извернулся и постарался цапнуть своего спасителя за руку.

— Вот ведь бармалей! Учти, нам с тобой жить вместе! Назову тебя Бармалеем, будешь знать!

Котёнок утробно зарычал, словно собирался в атаку.

— Ты потерпи, сейчас придём.

Старик зашаркал быстрее. Потом вспомнил, что оставил в переулке пакет с хлебом и молоком, и повернул обратно.

— Мясо тебе не обещаю, пенсия не та, но хлебца с молочком дам. Старуха моя пока живая была, нам хватало более-менее: на две-то пенсии иногда даже шиковали, вишь! Теперь вот, кукую один.

У подъезда дед опёрся о стену, силясь отдышаться. Чего, спрашивается, бежал как на пожар?! Котёнок пригрелся, перестал возмущаться и вроде как уснул. Никита Иванович тихонько погладил торчащее шерстяное ухо и снова тронулся в путь: впереди ждали четыре лестничных пролёта.

Котёнок оказался худющим, полосатым и столь длиннолапым, словно ему вместо ног приделали ходули. Он не стал привередничать и стрескал миску подогретого молока с размоченным хлебом. Дед, улыбаясь, ел то же самое. За окном мороз рисовал свои узоры, а в маленькой квартирке спали два нашедших друг друга одиночества: потерянный котёнок дворянских кровей и старый дед, оставшийся без своей старухи.

В ветеринарную клинику Никита Иванович явился едва не за час до приёма. Он сидел в приёмной и разговаривал с большой клетчатой сумкой, откуда доносилось угрожающее басовитое рычание.

— Бармалей, не позорь меня! Скоро придёт доктор, покажем тебя, какой ты красавец, и всё. Ты пойми, помойки даром никому не проходят!

Бармалей отвечал утробным мяуканьем и пытался процарапать себе выход на свободу.

Наконец пришёл ветврач, и Никиту Ивановича пригласили войти.

— Как зовут?

— Меня — Никита Иванович, милок, а его Бармалеем. Ты только руки не суй ему, тяпнет, дикарёныш. Он не со зла, он только вчера меня нашёл!

Дед с тихой гордостью наблюдал, как врач осматривает огрызающегося котёнка.

— Здоров, хоть и худ. Анализы я взял, если что обнаружим, сообщим. Как ухаживать знаете?

Дед развёл руками: что тут ухаживать-то? Не крокодил ведь!

— Я вам запишу. Вакцинация через год, сейчас я поставил прививку. Глистогонное каждый квартал, то есть через три месяца. От блох капли на холку каждый месяц. И не давать вылизывать минут двадцать. Ну и корм. Ни супчиков, ни кашки, ни костей. Это хищник, а не свинья.

Тут доктор улыбнулся, а Бармалей, почувствовав слабину, таки попытался цапнуть своего обидчика.

— Вот, собачья кость! — воскликнул старик и принялся засовывать котёнка в сумку.

— Марина, выдай Никите Ивановичу пакет корма кошачьего! Донесёте? Там килограмма два.

— Донесу, доктор. Это я с виду хилой, а так ещё силён! А сколько с меня?

— Пятьсот рублей.

 Старик  глянул внимательно. Собственно, пятьсот рублей — это всё, что оставалось до пенсии, не считая мелочи, и если бы цена была выше, он даже не знал, как выйти из ситуации.

— Что-то, думается мне, маловато берёте. Но спасибо вам!

Ветврач кивнул и долго смотрел вслед старику, несущего на руках в сумке оборванного котёнка. Вчера у этих двоих появился шанс: у котёнка — выжить в жестоком мире, у старика — почувствовать себя нужным хоть кому-то, хоть маленькому дикарёнышу, подобранному на помойке.

***

Бартоломеус был зол, голоден и холоден. Хвост мёрзнул и дрожал, лап он не чуял, а нос забивали запахи тухлятины и гари. Куда его закинули на отработку?!

— Кысь-кысь! — вдруг раздалось неподалёку.

Дракон хотел сказать «Иди куда шёл», но вместо этого из глотки вырвалось истошное и слегка истеричное «Мря-яу-у!». Барт испугался и полез напропалую, невзирая на мерзкий запах шуршащих пакетов.

Обвиснув тряпкой в руках старика, бывший дракон как мог материл и товарищеский суд, и богиню, и всех принцесс вместе взятых. Тоже, товарищи нашлись! Засунули его невесть куда, в голод и холод, к вечно бормочущему старику.

Поход к ве-те-ри-на-ру он перетерпел, но дома устроил бойкот. Подрал кресло, уволок за диван дедовские очки, напрудил в тапку. Хотя, последнее случилось непроизвольно, больше от потрясений и переживаний, нежели от желания напакостить.

Дед покачал головой и ушёл стирать испорченную обувку.

Дни перетекали один в другой, такие похожие, и в то же время разные. Дед исправно его кормил, причём довольно неплохо какими-то сухими хрустящими подушечками, и постоянно о чём-нибудь рассказывал. То о войне какой-то с фашистами, то о старухе своей, умершей год назад.

— Надоел я ей, понимаешь, Бармалей. До печёнок её достал, вот и ушла старуха от меня. Тоскливо было, а тут ты с этой помойкой. Считай, спас деда.

На этом старик растягивал сухие губы в улыбке, приоткрывая щербатый рот, и тихонько поглаживал кота. Бармалей из невзрачного котёнка вырос в огромного котяру, пушистого, полосатого, с лапищами в пол-ладони.

— Эдак ежели пойдёт, придётся нам пояса подзатянуть. Как же тебя прокормить-то?!

Бармалей мяукал басом и тащил свою миску.

— Ох, горюшко. Ну, пойдём за молоком да хлебом. У меня двести рублей осталось, одной красивой бумажкой. Два дня перебьёмся как-нибудь. А назавтра я может к ветеринарам схожу нашим, поклянчу корма тебе. Скажу, ты же не свинья, чтоб супчики есть! С пенсии отдам.

Бармалей бежал у ног, сопровождая старика в магазин. На обратном пути, как всегда у подъезда, Никита Иванович опёрся о стену, переводя дыхание. Впереди ждала лестница.

— Слышь, дед. Бабосики гони! Да пакет отдай подобру-поздорову!

Из тени вдруг выступила пара ребят: в чёрных куртках, с шапками, натянутыми на самые глаза.

— Ба-бабосики?! — тонко переспросил Никита Иванович.

— Они самые. Деньги, денежки, лавэшечка, капуста, интеллигент ты хренов!

— Но... но у меня всего рублей семьдесят до пенсии, как же так?!

— ...опой кряк и об косяк, дедуля, — скаламбурил один, мягко отнимая пакет с хлебом и молоком.

— Ребятушки, там же молоко коту!

Ребятушки загоготали как гуси.

— Ишь, шикует, гля как! Коту молоко, видишь ли, а мы давись водицей?! Дедуля, ты не прав!

Резко дёрнув за пакет, «ребятушки» отобрали покупки и прижали старика к стене, намереваясь обшарить карманы, как вдруг один из воров заорал и запрыгал на одной ноге, поджимая вторую. На поджатой ноге висел огромный полосатый котяра, рыча не хуже тигра, и лохматил когтями спортивные треники хулигана.

— Сгинь, сучара!!! — вопил тот благим матом, дёргая ногой и пытаясь стряхнуть злобный шерстяной мешок с костями.

Второй вор хряснул было отобранным пакетом по коту, но зверюга извернулся и, прыгнув, впился зубами и когтями в руку. Теперь заорал и второй «ребятушка». На шум из окон вылезли соседи, грозясь полицией.

Хулиганы давно ушли, а дед сидел на скамейке перед подъездом и плакал. Рядом лежал разорванный рублёвый пакет с буханкой хлеба и молоком. Возле пакета сидел Бармалей, вылизываясь как ни в чём не бывало.

Старик взял себя в руки и вытер слёзы.

— Ну что я, в самом деле. Старуху, вон, хоронил без единой слезинки, а тут раскис. Пойдём домой, а? Только на лифте в этот раз. А то ноги не держат...