Панк дрожала. Они становились хуже. Черт, если бы она могла вырубиться, она бы это сделала. Все, что угодно, лишь бы сбежать.

Обдумывая новые способы заставить сон остановиться, она бросила крученый мяч, когда все потемнело. Как будто ее бросили в безмолвную бездонную пустоту, она ничего не слышала, ничего не видела, ничего не чувствовала.

За исключением легкого давления на ее щеку. Оно было настолько нежным, что причиняло боль. Рыдание разрывало ее горло, но не было никого, кто бы мог услышать его. Даже она. Она чувствовала его, но не было ни звука.

Панк не двигалась, молясь Богу, о котором всегда говорила ее бабушка, чтобы темнота осталась. Пожалуйста, пожалуйста, умоляла она молча.

Давление переместилось в угол глаза, где были швы. Темнота коснулась ее так нежно. Как будто ее почитали. Как будто она была особенной. Сокровищем. Эта мысль успокоила раны в ее сердце, но также и ранила. Она угрожала прорваться сквозь стальную стену, которую Панк построила вокруг своих эмоций. Через ту, которую она так тщательно построила, чтобы жить без страха. Темнота заставила ее бежать сломя голову, не думая о том, что это может причинить ей боль.

Но разве темнота причиняла ей боль? Она касалась ее так нежно. И пахло, как дом. Не ее квартира, а Бабушкин дом. Как лимонник и хвоя.

Панк почувствовала, что расслабляется. Ее мышцы расслабились, позволив им схватиться за кости. Женщина вздохнула с облегчением. Ее лоб разгладился, что дало швам некоторое облегчение. Ей было жутко комфортно. Может быть даже больше, чем за последние года.

Она вздрогнула и медленно выдохнула, тихо поблагодарив то, что вызвало эту отсрочку.

Панк моргнула еще раз и увидела свет. В ужасе она снова закрыла глаза. Но этот свет не был частью ее сна, поняла она. Это была не тусклость темного переулка. Он был яркий, флуоресцентный. И раздавался слабый писк машин. Она знала, что это такое.

Посмотрев сквозь ресницы, она убедилась, что ее догадка верна.

Да. Она проснулась в своей палате. С желтым занавесом и в ужасном синем платье и…

Коричневый бумажный подарочный пакет лежал на длинном столе над кроватью.

Его не было там до того, как она вырубилась.

Ее взгляд пронесся по комнате, но никого не было. И Энни и Элла не выбрали бы эту отвратительную упаковку, если бы хотели оставить ей подарок. У Энни были бы цветы, сердца и прочее дерьмо. У Эллы была бы однотонной, но до смешного блестящей.

Панк села, стараясь не беспокоить гипс, который был от ее лодыжки до колена, и потянулась за пакетом. Достав содержимое, она с удивлением обнаружила свою любимую закуску. Мамино Замороженное Овсяное Печенье. Женщина положила пакет на колени и сложила его, вернув на стол.

Кто мог принести ей это?

Перевернув пакет, она заметила желтую почтовую записку.

«Извини», - нацарапано было на бумаге.

Панк сузила глаза на надпись. Она была от него. Бист. Тот, кто поместил ее сюда. Тот, кто был ответственен за возвращение ее кошмаров.

Она вздохнула, прислонив голову к подушке.

На самом деле это не была его вина. Он не сделал ничего плохого. Авария была вызвана другим водителем, а затем забор, который должен был сдерживать несчастные случаи, упал. Он не мог этого предотвратить, но ей некого было винить.

Вообще-то, это неправда. Панк могла бы винить Эллу за то, что та таскала ее по гонкам последний год. Она могла бы винить себя за то, что действительно пошла туда. Она могла бы обвинить чертового рабочего, который поставил забор, или других водителей, или…

Биста было легко обвинить, потому что она его не знала. Панк не знала, что он за человек, и заботило ли его то, что она попала в больницу. Только теперь она поняла. Эти печенья ответили на все эти вопросы.

Он был внимателен, иначе послал бы ей обычные цветы.

Он сожалел, даже если это была не его вина, иначе он бы проигнорировал ее полностью.

Он извинился, иначе он оставил бы печенье без записки «Извини».

Да, хорошо. Значит, Бист не был тем дьяволом, которым она притворялась, он являлся последние пару дней. От этого легче не стало.

Элла и Энни сказали не беспокоиться, но это было невозможно. Со сломанной ногой Панк будет без работы несколько недель. У нее была арендная плата, и Эллы больше не было, чтобы заплатить ее часть. При нормальных обстоятельствах это не было проблемой. Чаевые в Ред Кеп в паре с ее простой жизнью всегда давали ей дополнительные деньги. Но недостаточно, чтобы позволить шесть-восемь недель отпуска.

Панк открыла упаковку и вытащила первое печенье, грызя край, пока размышляла о своей ситуации. Для ее желудка это было хорошо, что ей и было нужно после кошмара.

Ее телефон загудел, заставив девушку подпрыгнуть. Черт, ей нужно чертовски успокоиться, иначе все узнают, как она взволнованна. А она не могла позволить себе выглядеть слабой. Это было первое правило, которому Панк научилась на терапии самообороны много лет назад.

На слабых охотятся. Кажись сильной, являешься ли ты такой или нет. Не принимай дерьмо. Будь чертовым засранцем, даже если это отдалит тебя от людей. Но держитесь ближе к тем, кому можно доверять. Они будут твоим спасательным кругом в кризис. 

Когда Нана умерла, круг сократился ровно до двух человек: Энни и Эллы. Тем не менее, Панк не хотела, чтобы они знали, что сейчас она в полном беспорядке.

Она взяла телефон и увидела фотографию Эллы на экране.

— Да, — ответила она.

— Привет, это Элла.

— Да, я знаю. Сейчас 2015 год. Теперь каждый телефон имеет идентификатор вызывающего абонента.

Возникла небольшая пауза.

— Ну, кто-то сегодня далеко не спрайт [1].

— «Спрайт»? Ты издеваешься? Кто моложе восьмидесяти лет использует слово "спрайт", если они не говорят о содовой?

Элла разразилась смехом. Настоящий живой смех передался через наушник телефона, как будто он никогда не закончится.

— Энни, вот кто, — Элла справилась с хихиканьем. — Это ее любимое слово. Она говорит, что оно звучит ярко и радостно. Я просто хотела быть первой, кто скажет его тебе, чтобы получить вот такую реакцию.

Панк ухмыльнулась, несмотря на себя. Боже, Энни была похожа на девушку, которую все хотели обнять, потрепать и держать в объятиях. И это было из-за таких вещей, как “спрайт” и то, как Энни могла приготовить еду, которая заставляла вас чувствовать себя очень комфортно.

Если она не займется сексом в ближайшее время, у нее не будет никакой надежды стать женщиной.

— Я уверена, что она даже не удивится, когда я позже не придам этому большого значения. — Улыбка осталась на лице Панк. Она действительно любила своих друзей.

Элла вздохнула, перестав веселиться.

— Я звоню, потому что у меня есть хорошие новости. Дрейк сказал, что есть работа в гараже, которую ты можешь делать, пока не снимут гипс. Какая-то организационная хрень. Уверенна, тебе понравится, — сказала она с сарказмом. — Он говорит, что у мальчиков нет времени, поэтому они все равно собирались кого-то нанять. Итак... что ты думаешь? Готова к этому?

Панк запрокинула голову, уставившись в потолок. Она хорошо знала, что они все придумают это, чтобы помочь ей. И она чертовски ценила это. Панк просто не хотела быть обузой.

Но это было второе правило, которому она научилась во время самообороны. Зависеть от людей вокруг вас. Предупредите их о своей проблеме. Много раз, именно незнакомец, который набрал 911, спасает день.

— Да, я готова к этому. Или стану, когда меня освободят из этой тюрьмы трубок, машин и бинтов.

— Это должно произойти очень скоро, — заверила Элла. Она знала, так как была медсестрой до того, как переехала в Кедровую Долину.

— Они сказали, может быть завтра.

— Отлично. Я скажу Дрейку подготовить твою комнату, а потом кто-нибудь заедет за тобой, когда тебя выпишут.

Панк моргнула дважды, пытаясь понять смысл слов Эллы, но в конце концов ей пришлось спросить.