Если бы Р. Кайзер потрудился взглянуть на карту железных дорог СССР или почитать о природе и климате Иркутской области, то он легко бы мог убедиться в том, что любезный его сердцу «информатор» Вова просто-напросто наврал, наврал, видимо, заведомо предполагая, какую именно «информацию» ожидал от него американский журналист, разыскавший его в Израиле.
А вот еще такой же «информатор» Р. Кайзера. На этот раз некий Эмануэль Любошич, которого он также отыскал в Израиле. Любошич потребовался журналисту для «разоблачения» советской системы здравоохранения. Любошич с готовностью подтверждает все подозрения Кайзера о ее несовершенстве: да, система здравоохранения в СССР создана вовсе не для заботы о здоровье народа, а для… выполнения предписанных сверху планов! Потому, мол, частенько в советских аптеках ампулы наполнены не пенициллином, а… водой (так именно и написано — «водой, а не пенициллином»[50], хотя каждый имевший дело с подобными инъекциями знает, что в СССР продается в ампулах пенициллин кристаллический, а не жидкий). Делается подобное, конечно же, в погоне за перевыполнением плана.
Или возьмем пилюли разные. Их тоже, мол, в СССР делают неполноценными, в каждую пилюлю недокладывают необходимых ингредиентов. План, таким образом, перевыполняется, а медицинские препараты в СССР оказываются «малоэффективными».
Вот так вот Р. Кайзер легко «подорвал» доверие к советской системе здравоохранения и заодно и к плановой системе социализма.
По логике изложения Смита и Кайзера американские пилюли, американские ампулы, врачи и сама система медицинской помощи в США предстают в качестве недосягаемого образца.
Ну а как быть с тем фактом, что в Америке за лечение надо платить огромные деньги? Скажем, за хирургическую операцию по поводу аппендицита больному надо заплатить 1180 долларов; чтобы родить в условиях больницы, женщина должна заплатить 1150 долларов?..
А как быть с многочисленными примерами массового выпуска фармацевтическими фирмами США различных «модных» лекарств и препаратов, ничего, кроме вреда, здоровью больных не приносящих? Скандальных историй, получивших огласку в прессе, не перечесть.
Нелишне напомнить и о цене лекарств в США. Ведь это же трудно представить советскому человеку, что за одну только капсулу пенициллина в США надо заплатить 21 доллар, эритромицина — 26 долларов… А если надо провести полный курс лечения?
Американские журналисты молчат об этом и критикуют советскую систему здравоохранения. Бесплатную. Доступную равно всем трудящимся страны. Без исключения.
Американские журналисты молчат и о полном произволе владельцев частных клиник в Америке, идущих ради выкачивания денег даже на преступные действия. Недавно американцы с ужасом прочитали в своей прессе разоблачительные материалы о новом виде вымогательства среди медиков США. Оказалось, что десяткам тысяч граждан США хирурги предписали и осуществили заведомо ненужные операции, заработав на страданиях пациентов миллиарды долларов.
Р. Кайзер лицемерно сокрушается и сочувствует советским женщинам, которых на период родов стационируют в специализированные лечебные учреждения — роддома. В эти медицинские учреждения, как известно, не принято допускать посторонних, в них соблюдаются строгие правила гигиены в интересах здоровья ребенка и матери.
Р. Кайзер трагически вздыхает: «Русская женщина должна рожать в одиночестве»[51].
Право, хочется задать вопрос автору: а что, в США американские женщины совершают священный акт деторождения в присутствии толпы зевак?
И Смит и Кайзер пространно пишут о глубоком суеверии, свойственном якобы советской интеллигенции. Если верить Смиту, то русская интеллигенция живет чуть ли еще не во времена язычества — и дольки чеснока носят на шее, «чтобы отпугнуть простуду», и в ночь под Новый год кладут под подушку три листика бумаги с надписями: «Хороший год», «Плохой год», «Средний год», а утром вытаскивают листок и истово верят, что год будет именно таким, каким он обозначен на вытащенном листке, и т. д. и т. п.
Р. Кайзер рассказывает об «одном знакомом интеллигенте в Москве», который, мол, был одержим спиритизмом и безоговорочно верил в способности медиумов вести разговоры с потусторонним миром. Р. Кайзер надменно и назидательно поясняет: «Мой образ жизни не нуждается в… вере в потусторонние силы, я могу прожить и без них. А вот может ли русский интеллигент сказать то же самое?»[52]
Ну зачем же становиться в гордую позу, господин Кайзер, и судить по трусливому и торопливому контакту с «одним знакомым интеллигентом в Москве» о всей русской интеллигенции. Нельзя же, в самом деле, по патологическим аномалиям отдельной личности судить о целом слое населения. Это и ненаучно, и необъективно, и откровенно тенденциозно.
Что ж сказать тогда об американском обществе, в котором, как это явствует из опроса, проведенного в конце 1976 года институтом Гэллапа, девяносто четыре процента американцев считают себя верующими в сверхъестественную, а иными словами, в нечистую силу?
В книге Г. Смита особенно отчетливо бросается в глаза его неприкрытое стремление во что бы то ни стало принизить образ жизни советского народа, представить в искаженном, невыгодном свете житейские и бытовые обычаи и нравы его.
С нескрываемым презрением пишет Г. Смит о некоем «сентиментализме» русских, который почудился ему в особой популярности музыки П. И. Чайковского, его балетов «Лебединое озеро» и «Спящая красавица» с их сказочным, романтическим миром. Однако, высокомерно цедит Г. Смит, «современная интеллектуальная композиция хореографов типа Джерома Робинса оставляет русских холодными»[53].
Не доросли, мол, эти аборигены до понимания высот «интеллектуальной хореографии», и потому балет Дж. Робинса в Москве успеха не имел. Но, может, винить в этом надо отнюдь не московских зрителей? И потом, самая ли это плохая черта в характере народа — быть душевно чутким, отзывчивым на красоту и добро, уметь сострадать чужому горю и разделять его? Когда подобных качеств нет, то на смену им приходят черствость, жестокость, корысть, эгоизм, беспощадность к окружающим, к слабым, больным, обездоленным… Но эти последние качества культивируются и поощряются как раз в обществах, где правит капитал…
Констатируя щедрое гостеприимство советских людей, которым он, кстати, широко пользовался, Г. Смит и это золотое качество нашего народа стремится высмеять и изобразить в отрицательном свете. «Умеренность и бережливость не свойственны русским, — ухмыляется Г. Смит, — они живут сегодняшним днем…»[54]. Откуда Г. Смит сделал такой вывод? Что послужило ему поводом для столь обязывающего обобщения? Оказывается, подобный вывод Г. Смит извлек из посещения в качестве гостя так называемых «вечеринок» или дружеских пирушек, устраиваемых его советскими знакомыми.
Смит считает, что советские люди «выкладываются» на организацию таких вечеринок полностью, «не считаясь с затратами и благоразумием, — укоризненно покачивает головой Г. Смит, — с тем, чтобы этот… вечер безудержного веселья… провести на высоте»[55].
Что ж, советские люди умеют хорошо повеселиться, умеют и щедро угостить своих гостей, словом, умеют «провести на высоте» дружескую пирушку. И при этом хозяева не будут считать, сколько кто из гостей съел или выпил.
Этот житейский обычай советских людей, конечно же, никак не похож на деловую расчетливость американцев. Я вспоминаю, как во время визита в США нашу небольшую группу из Советского Союза пригласили однажды на вечеринку в один богатый дом в Оклахома-сити. Мы, четверо советских гостей, вдруг увидели, как приглашенные на эту же вечеринку американцы входят в дом хозяина и каждый приносит с собой то тепло укутанную кастрюлю, то сковороду с мясом, то картофель, то пирожки, то помидоры… А мы ничего не принесли с собой, ибо не знали, что в Америке принято ходить в гости со своей закуской и со своим питьем. И чувствовали себя в этом доме, скажем прямо, неуютно… Однако нам в голову не приходило смеяться над подобным «благоразумием» или расчетливостью американцев. Так, выходит, у них принято, таков обычай.