Едва Петренко взволнованно закончил рассказ, комиссар сказал:

— Молодец, Петренко!

— Служу Родине, товарищ комиссар…

Они вошли в штаб в тот момент, когда начштаба благодарил Океановского за пишущую машинку «Ленинград», которую тот обещал выделить ему из запасов Горсовета.

Молча подняв с пола зеленую сумку, комиссар осмотрел ее. Там оказалась радиостанция, искусно вмонтированная в самое дно.

— Обыскать! — приказал комиссар, кивком головы указывая Петренко на опешившего старика.

— Есть обыскать!

Тщательный обыск новых данных не дал. Однако достаточно было и первой находки.

— Давно «работаете»? — сурово спросил комиссар.

— Я вас не совсем понимаю, товарищ начальник! — обиженным тоном сказал старик. — О какой работе вы говорите?

Да, он видит эту досадную чертовщину, которую комиссар именует радиостанцией. Возможно, это в самом деле радиостанция. В этом вопросе подвергать сомнению компетенцию начальника у него нет оснований. Однако всё несчастье заключается в том, что он любит утренние прогулки и рыбную ловлю. Не будь этого, он не нашел бы сегодня в лесу эту дрянь… Он клянется совестью коммуниста, что говорит правду… Пусть спросят всех его товарищей, пусть допросят весь город, где его знают от мала до велика, — никто и никогда не видел у него в руках эту поганую сумку. И зачем только он на нее польстился?! Весьма возможно, что враг во время вчерашней облавы бросил ее.

Комиссар начал колебаться. Доводы Океановского произвели на него впечатление своей логикой и здравым смыслом. От Петренко это не ускользнуло. Не ускользнуло и то, что собственное сердце тоже начало сдавать; его тоже цепко опутала словесная паутина старика, оно не выстукивало больше: «Он, он, он…» В самом деле, почему не может быть так: кто-то бросил сумку, а он, старик, нашел ее и рассматривал, сунув туда нос. А чужая речь? Может быть, это только послышалось!

И всё же комиссар еще не сдавался.

— Прошу извинить меня, — обратился он к старику, — вам всё же придется зайти на несколько минут к особоуполномоченному… Это по его специальности… Проводите, Петренко, товарища…

— Вот как! Значит, вы всё-таки мне не верите? Это вам так не пройдет! — гневно сказал Океановский и, выходя, хлопнул дверью. За ним поспешил Петренко.

Комиссар и начштаба вопросительно посмотрели друг на друга.

Следователь Захаров сравнительно легко определил, что дело Океановского является делом необычным. Осложняло работу еще одно обстоятельство: спешка — следствие надо закончить немедленно, этого требует военная обстановка…

Захаров объявил Валентину Викторовичу, что он временно задерживается, что по существующим правилам к нему будет приставлена охрана… Нет, нет, это не арест, но всё же… Другого выхода при создавшихся обстоятельствах быть не может.

За короткий срок Захаров дважды приглашал к себе Океановского, но, вместо допроса, которого ожидал тот, ограничивался мягкой беседой на посторонние темы. Третья встреча ознаменовалась острой словесной перепалкой.

Следователь вызвал для очной ставки Петренко.

— Сделайте одолжение, избавьте меня от встречи с грубияном, — попросил Океановский. — Вся моя жизнь — служение великому делу революции, весь мой долгий жизненный путь освещен лучами, возможно, маленького, но искреннего уважения ко мне окружающих. И вот, в самое грозное и ответственное время для Родины, когда каждый мускул напряжен, каждая капля крови зовет к действию, к мести проклятому врагу — в это самое время на моем пути появляется дерзкий мальчишка. Ни с того ни с сего он заносит над седой головой меч…

— …правосудия? — Следователь пристально посмотрел в черные глаза Океановского: они горели неподдельным гневом.

— Если, товарищ следователь, советское правосудие и самоуправство рядового солдата, да еще, вероятно, не слишком грамотного — одно и то же, тогда… Но я лучшего мнения о советском правосудии и лично о вас, хотя вы и доставляете мне большие неприятности…

— Благодарю вас и за себя и от имени нашего правосудия, — ответил следователь, сильно подчеркнув слово «нашего».

— Приступим к делу, — вздохнул Океановский, — не забывайте, мы оба с вами получаем зарплату и едим народный хлеб, который так дорог теперь…

— Относительно дела должен сказать: тщательные обыски вашей квартиры и вашего служебного кабинета ничего не дали. У вас блестящие отзывы, и прошлое ваше безупречно… Словом, всё как будто в вашу пользу…

— Почему же «как будто»?

— Потому что пока я в этом не уверен.

— Вот что значит профессия! Без подозрения ваш брат шага ступить не может…

Следователь продолжал, не обращая внимания на последние слова Океановского:

— Никто вас с зеленой сумкой никогда не видел. Я даже отыскал людей, которых вы приглашали с собой удить рыбу, собирать грибы… Вы, оказывается, любите и по грибы ходить!

— Совершенно верно… очень люблю!

— Так вот, они тоже не видели вас с этой сумкой…

— Что же еще надо?! Может быть, прикажете головой о стенку удариться, чтобы убедить вас?..

Следователь не обратил внимания на иронию:

— Нет, этого пока не надо… Есть всё же некоторые факты которые против вас…

— Именно?

— Факт первый странно, что вы нашли сумку, тогда как наши разведчики, прочесывая лес, не заметили ее…

— Я тоже никогда не нашел бы, если б искал. Я рыл в этом месте землю, добывал червей… Это, надеюсь, для вас убедительно?

— Буду объективен: ваши соображения не лишены некоторого смысла.

— Они правдивы и, следовательно, безупречны.

— Предположим. Объясните тогда, о чем вы «колдовали» над «авоськой» и на каком языке?

— Объясню. Только заранее предупреждаю, будете смеяться над стариком… Дело в том, что я сызмальства привык наедине разговаривать с самим собой. Пойдешь ли, скажем, на рыбалку или по грибы, ходишь-бродишь. И вот возникает желание поговорить, поболтать. Иногда болтаешь со смыслом, а больше всего — просто так, что на ум придет, придумываешь всякие слова, стишки, какие-нибудь словосочетания. Я даже придумал своеобразный примитивный «шифр», которым иногда в шутку пользовался. Дурачился я этим «шифром» и на этот раз. Я даже хорошо помню, что говорил… Сумляра кальяра зельяра енляра альяра яльяра, сумляра кальяра несляра часляра тналяра яльяра, ктольяра жельяра польяра кильяра нульяра, дельяра ткальяра, тельяра бяльяра… Надеюсь, обратили внимание на подчеркнутое. Сложите это и получите: сумка зеленая, сумка несчастная, кто же покинул, детка, тебя… Глупо, сознаюсь, но от факта не уйти…

— Согласен — забава не для взрослых. Однако Петренко утверждает, что вы завершили свое «колдовство» словами: «Ах, Федер Зенин!».

— Он лжет…

— А может быть, не совсем точно передает слова, передает их на русский манер… Ради чего ему лгать?

— Орден зарабатывает…

— На крови врага?

В глазах Океановского метнулся еле уловимый беспокойный огонек, мускул щеки нервно вздрогнул. Он промолчал и отвернулся. Следователь пристально рассматривал его сухую, жилистую шею, седые торчащие волосы, синюю, линялую косоворотку, коричневый, в елочку, костюм.

— Петренко — простой человек, высшего образования не имеет, это верно, — задумчиво продолжал следователь. — Но верно и другое: он честный человек и не способен на преступление. Петренко приводит даже такую деталь; вы дважды произнесли прощальную фразу и откланялись своему далекому слушателю…

— Экая бурная фантазия! У меня даже появилось желание лично послушать этот возмутительный бред…

— С этой целью я и пригласил Петренко.

Вошел Петренко. Выслушав его рапорт, следователь объявил очную ставку начатой. Однако Океановский потребовал присутствия Сидорова — второго бойца, принимавшего участие в его задержании.

— Странно, почему вы опираетесь только на Петренко, гражданин следователь? Не придерживается ли второй боец иной позиции? Они оба наблюдали за мной, оба подслушивали, одновременно подскочили — пусть же оба присутствуют здесь, на этой вашей очной ставке.