По всей стране покатилась разоблачительная эпидемия, продолжавшаяся несколько десятилетий. Все бдительные граждане (а таких, увы, оказались миллионы!) наблюдали за соседями, сослуживцами, случайными знакомыми: кто и что сказал про Сталина? про родную власть? кто обругал коммуниста? кто живет не по средствам? кто одобрительно отзывался о заграничном образе жизни? если молчит — что скрывает?

И порой хватало одного анонимного заявления, чтобы отправить честного и работящего человека в концлагерь.

Даже Гитлер к своим согражданам относился куда мягче.

Даже Сталину ретивость добровольных разоблачителей показалась немножечко, ну самую малость, излишней. Он заступился за партийных.

В 1937 году на мартовском пленуме ЦК партии он стал увещевать сограждан:

— Стоит рабочему, члену партии провиниться, опоздать раз- два на партийное собрание, не заплатить почему-либо членских взносов, чтобы его мигом выкинули вон из партии. Не интересуются степенью его провинности…

И все умилялись: «Ах, какой справедливый великий Сталин!»

* * *

По официальным сведениям, в СССР лишь с 1935 года по январь 1941-го репрессиям подверглись 19 миллионов 840 тысяч человек, из них только в тюрьмах расстреляли более 7 миллионов. За 70 лет царствования большевиков они уничтожили более 60 миллионов соотечественников. Тут уж ничего не скажешь, только онемеешь от ужаса.

* * *

Приезжали иностранные гости.

Им устраивали царскую встречу, расселяли бесплатно в лучших гостиницах, предоставляли автомобили и смазливых переводчиц. Показывали строящийся социализм с фасада. Те восторгались:

— Какие достижения! Социализм — это радостное будущее человечества!

Приехал в СССР и гонимый в Германии по национальному признаку Лион Фейхтвангер. Покатался на казенном лимузине и с восторгом чувств воскликнул:

— Какой великий Сталин! Светоч и кормчий…

И еще быстренько написал книгу под выразительным названием: «Москва, 1937. Отчет о поездке для моих друзей».

Вышедшую на немецком языке в Амстердаме, книгу тотчас перевел на русский язык оставшийся неизвестным переводчик (расстреляли, что ли, прежде чем книга была отпечатана?).

* * *

Труд Фейхтвангера продавался в Париже.

Бунин приобрел его и сделал множество пометок. Не откажу себе в удовольствии и приведу места, на которые Иван Алексеевич обратил особое внимание. Синим карандашом он поставил нотабене, галочки, подчеркнул по полям и в тексте следующие места:

«Каждый шестой рубль общих поступлений в Союзе отчисляется на мероприятия по обороне против фашистов. Это тяжелая жертва… Советские люди знают также, что у границ их злобные глупцы с нетерпением выжидают момента для нападения на них и что эти границы они должны действительно охранять… О войне говорят не как о событии далекого будущего, а как о факте, предстоящем в ближайшем будущем. Войну рассматривают как жестокую необходимость, ждут ее с досадой, но с уверенностью в себе…»

«Мне кажется, что даже одной мелкой детали достаточно, чтобы ярко осветить превосходство Сталина над Троцким. Сталин дал указание поместить в большом официальном издании «Истории гражданской войны», редактируемом Горьким, портрет Троцкого. Между тем Троцкий в своей книге злобно отвергает все заслуги Сталина, оборачивая его качества в их противоположность, и книга его полна ненависти и язвительной насмешки по отношению к Сталину».

«Сталин говорит неприкрашенно и умеет даже сложные мысли выражать просто. Порой он говорит слишком просто, как человек, который привык так формулировать свои мысли, чтобы они стали понятны от Москвы до Владивостока… Он чувствует себя весьма свободно во многих областях и цитирует, по памяти, не подготовившись, имена, даты, факты всегда точно».

«Едва ли можно представить себе более резкие противоположности, чем красноречивый Троцкий с быстрыми, внезапными идеями, с одной стороны, и простой, всегда скрытный, серьезный Сталин, медленно и упорно работающий над своими идеями, — с другой. «Внезапная идея — это не мысль, — сказано у австрийского писателя Грильпарцера. — Мысль знает свои границы. Внезапные идеи пренебрегают ими и, осуществляясь, не сходят с места». У Льва Троцкого, писателя, — молниеносные, часто неверные идеи; у Иосифа Сталина — медленные, тщательно продуманные, до основания верные мысли. Троцкий — ослепительно единичное явление. Сталин — поднявшийся до гениальности тип русского крестьянина и рабочего, которому победа обеспечена, так как в нем сочетается сила обоих классов. Троцкий — быстро гаснущая ракета, Сталин — огонь, долго пылающий и согревающий».

«Великий организатор Сталин, понявший, что даже русского крестьянина можно привести к социализму, он, этот великий математик и психолог, пытается использовать для своих целей своих противников… Его считают беспощадным, а он в продолжение многих лет борется за то, чтобы привлечь на свою сторону способных троцкистов вместо того, чтобы их уничтожить, и в упорных стараниях, с которыми он пытается использовать их в интересах своего дела, есть что-то трогательное».

Гневно вдавливая карандаш в страницы, разбросав на полях вопросительные и восклицательные знаки, Бунин словно подвел итог прочитанному, сделав в адрес автора короткую надпись: «Какой сукин сын! Подлый подхалим!»

Что ж, со стороны порой виднее!

1

И все-таки жизнь была прекрасной!

Можно было не подсчитывать деньги, можно было закатывать пиры для друзей, знакомых и вовсе незнакомых, можно было

поддерживать бедных соотечественников, можно было с комфортом путешествовать, как в былые российские годы…

Все это делал, совершал, осуществлял Бунин.

Всюду, куда приезжал он, ждали восторженные встречи, цветы, речи, тосты.

В ноябре 1935 года Бунин писал из Бельгии Николаю Рощину:

«Меня очень чествуют. На вокзале встреча: представители русской колонии, журналисты, фотографы (это 16-го вечером). После сего (вечером же) обед в Русском клубе. Речи, приветствия. 17-го, в 5 часов, было мое выступление — народу пушкой не пробьешь. Читал не плохо! Овации».

Весною 1938 года совершил турне по Прибалтике. 30 апреля Бунин писал Вере Николаевне из Риги: «Труднее этого заработка— чтениями — кажется, ничего нет.

Вагоны, отели, встречи, банкеты — и чтения — актерская игра среди кулис, уходящих к чертовой матери вверх, откуда несет холодным сквозняком…

После чтения был банкет. Множество речей, — искренно восторженных и необыкновенных по неумеренности похвал: кажется, вполне убежден, что я по крайней мере Шекспир…»

А вот как описывает знакомая Бунина Вера Шмидт, бывшая в 1938 году студенткой, чтение им своих рассказов в Тарту, в театре «Ванемуйне»: «Народу было полно. Нам пришлось тесниться и стоять у стен, молодежи было много — русской, эстонской, немецкой. Бунин вышел с книгой в руках, сдержанно ответил на приветствия, сел к столу. Первым прочел он «Кавказ»… Всего три страницы. Взволнованно и стремительно пишет Бунин здесь о любви, но разве только о любви? Здесь вся Россия, все, что он больше всего любил в ней, — Москва, дорога на юг, степь… Бунин читал при полной тишине и напряженном внимании слушателей… Для нас, кто еще не видел России, это и была она — с ее запахами и голосами, дорогами и селами, горами и морем. Читал он прекрасно. На сцене казался выше своего роста».

В антракте Шмидт увидала Ивана Алексеевича за кулисами. Он сидел за зеркальным столиком, откинув бледное и смертельно усталое лицо на спинку резного стула. Закрытые веки нервно подрагивались. Трудным был этот заработок. Дома в ящике письменного стола он хранил счета гостиниц Лозанны, Милана, Генуи, Загреба, Женевы, Рима, Праги, Лейпцига, Любляны, Венеции, Белграда, Монтре, Сплита, Гертенштейна, Дубровника…

И везде, повсюду были русские, бедные русские. Они с жадностью внимали его словам, запечатлевали в памяти каждый его жест, клали на край сцены к его ногам цветы. Он казался им лучом родного солнца, на мгновение согревшего остывающую от разлуки с Россией душу.