Некоторое время спустя я вновь встретил их у Дюпона. Они сидели за угловым столиком, он, как и прошлый раз, был подчеркнуто спокоен и заботливо-предупредителен к ней. Она — нежна, весела и непринужденна. Он что-то сказал, она расхохоталась, привстала и вполне по-парижски сочно поцеловала его в губы.

Допив кофе, я бросил на них прощальный взгляд и вышел на улицу. Больше я их не встречал, но порой вспоминал с некоторой грустью: как редка такая любовь и как они должны быть счастливы друг другом…

И вдруг, спустя год или два, я куда-то опаздывал, выскочил на улицу Моцарта и прямо-таки налетел на женщину, одетую в глубокий траур. Она молча взглянула на меня крупными серыми и до боли знакомыми глазами. У меня внутри даже что-то дрогнуло от какого-то мистического ужаса. Я остолбенело взглянул на ее красивое, бледное лицо, застывшее в каком-то смертельном отчаянии, и тут же вспомнил — это та самая незнакомка, которую встречал я у Дюпона!

Она, даже, кажется, не услыхав моих извинений, заспешила прочь.

Какая трагедия произошла? Что заставило эту женщину, которую я видел прежде такой счастливой и беззаботной и спутнику которой я позавидовал, что заставило ее облечься в траурные одежды? Никогда мне этого уже не узнать.

Все это с необыкновенной остротой и даже болью я припомнил совсем недавно, когда, отпраздновав мой день рождения, я долго не мог уснуть. Лежал в постели и выдумывал события вокруг истории, невольным свидетелем которой я некогда стал.

Фантазия работала вовсю. Я легко представил себе сцену их первой встречи, по-молодому вспыхнувшей любви, согревшей их души, столько видевшие и перенесшие и уже не рассчитывавшие на счастье. Но вот внезапно умирает ее друг, бывший генерал. И она вновь остается в одиночестве, в пустой квартире чужого города, среди равнодушных и чужих людей. И теперь она знает точно, что уже больше никогда не видеть ей ни любви, ни счастья.

Рассказ я написал в один присест, но потом долго шлифовал. Так и появился «В Париже».

…Небо давно потемнело, облака закрыли тучи. Начался мелкий холодный дождь — осень торопилась навстречу зиме.

Где-то совсем рядом, в ночной мгле, зашумел горный ручей.

3

Зима пришла нерадостная, скучная, холодная, голодная.

Продукты стоили дорого, гонораров ждать было неоткуда.

Бунин писал в Америку — просил устроить хоть какую-нибудь помощь.

Ответные письма были — от Алданова, Цетлиных, писателя Гребенщикова. Помощи не было.

Перебивались мерзлой картошкой да бобами.

Приемник «Дюкрет» хорошо принимал Москву и Лондон. Красная столица передавала красивые патриотические песни о родине, о Ленине, о партии, о Сталине.

Слова некоторых песен усваивались, кажется, наизусть. Вот и теперь, едва раздались знакомые аккорды вступления, Бунин весело крикнул:

— Леня, запевайте! Вместе со всем честным советским народом.

Зуров вскочил с места, вытянулся во фрунт, дурашливым голосом подтянул эфирному солисту:

Бунин властным жестом опытного хормейстера оборвал певца:

— Что это вы себе, Леня, позволяете? О «Сталине мудром» у вас по интонации звучит не совсем чисто, вы верхнюю сексту не достали. Впрочем, вам медведь на ухо наступил, а моему музыкальному слуху сам Шаляпин удивлялся. За столом мы любили попеть.

Покрутив ручку настройки, Бунин поймал волну Лондона. Диктор торопливо и гневно произносил: «Англия и Франция предпринимали титанические усилия, пытаясь заключить с СССР антигитлеровский союз. Сталин преступно игнорировал эти попытки, делая свою ставку на Гитлера. Ему многое симпатично в фашистском лидере. И в первую очередь — его антисемитизм. Апофеозом этого альянса стал пакт Молотова — Риббентропа. Этот пакт возмутил весь мир. Его осудили даже Муссолини, Салазар и генерал Франко. Они заявили: «Большевики не могут быть союзниками в деле защиты христианской цивилизации». Подписав пакт, Германия не отбросила антикоммунистических целей. Только слепец не видит, как Гитлер готовит нападение на СССР…»

Бунин враз приуныл, горько выдохнул:

— Если бы фюрер был врагом только коммунистов! Боюсь, что он враг всего русского.

— А что делать, если у нас нет других союзников против большевиков? — покрутил головой Зуров. — Нет, он не враг России!

Бахрах, всегда спокойный и уравновешенный, вдруг гневно крикнул:

— «Союзник»? Иван Ильин тоже в Гитлере искал союзника, призывал не смотреть на национал-социализм «еврейскими глазами»! А как запретили ему в Берлине лекции читать, печатать статейки и книги, да чуть не арестовали, так он драпанул из Германии в Цюрих.

Наступила смущенная тишина. Ее нарушил Бунин:

— Каждый должен сделать свой выбор. И то, что нам сейчас кажется невероятным и трудным, может оказаться единственно верным.

Эти слова никто, даже Вера Николаевна, не уразумел.

* * *

Сталин вовсе не был простачком. Страна Советов лихорадочно готовилась к грядущей войне.

Тем временем Англия и Германия колотили друг друга. Одни бомбардировали Лондон, другие разрушали Берлин.

Гитлер встретился с Муссолини. За общим ужином Риббентроп с удовольствием делился с дуче московскими впечатлениями:

— В русских, как и в немцах, есть особая простота и сердечность. Столы ломились от красной и черной икры, от лососины и крабов. А как замечательно были приготовлены козлята и барашки! Пальчики оближешь.

— Вы, Иоахим, тонкий знаток кулинарии, — улыбнулся Гитлер.

— Дело в любезности, с которой нас встретил Сталин. В вашу честь, фюрер, советский вождь произнес пышный восточный тост…

Гитлер сморщился:

— Об этом я слыхал. Вы лучше расскажите дуче, как Сталин пил за… Гиммлера — «гаранта порядка в Германии». Генрих истребил у нас всех приверженцев коммунизма, а Сталин искренне восхищался им. Настоящий политик, я очарован Сталиным! И достойный противник… У него есть ощущение истории.

* * *

Бунин записал в дневнике 25 января 1941 года:

«Хитлер, верно, уже понимает, что влез в опасную историю. Муссолини усрался — чем бы там дело ни кончилось. Возможно, что и Абиссинию потеряет». Конечно, потеряет. И Гитлер тоже все потеряет — одни головешки останутся. Но до этого он успеет много дров наломать.

30 января, поворачивая ручку настройки «Дюкрета», Бунин услыхал голос Гитлера. Рядом с Иваном Алексеевичем сидела Магда, и она перевела страстные вскрикивания немецкого вождя:

— Мировой империализм и козни жидомасонов ввергли миролюбивый немецкий народ в войну. Что ж! Тем хуже для них. В 1941 году история узнает новый, справедливый порядок! Не будет больше ни привилегий, ни тирании.

Эфир донес одобрительный рев толпы, бешеные рукоплескания.

— Мы, как никогда, близки к победе. Но для этого необходимы усилия каждого честного немца: солдата на фронте, рабочего на заводе, землевладельца на своем поле. Хайль!

И вновь рев, на фоне которого тысячи крепких глоток запели «Хорста Весселя».

В Германии счастливый народ ликовал — исполнилось восемь лет, как любимый вождь пришел к власти.

* * *

21 февраля один из лучших советских разведчиков — Шандор Радо сообщил из Швейцарии в Москву: «Германия сейчас имеет на Востоке 150 дивизий. Наступление Гитлера начнется в конце мая».

Дата предполагавшегося нападения на СССР была указана правильно. Но нацисты напали на Югославию и Грецию 27 марта— по этой причине Гитлер был вынужден отложить военные действия против России на четыре-пять недель.

В первых числах марта Рихард Зорге сумел передать в Москву потрясающие по важности материалы: фотокопии телеграммы Риббентропа германскому послу Отто в Токио: «Нападение на СССР планируется на вторую половину июня».