Да и на какую «удачу» Ленину можно было надеяться, если его царем был Эксперимент. Вождь препарировал Россию, как академик Павлов лягушек.

Еще выше взметнется кровавая волна массового террора, захлестнет несчастную Россию. Его инициаторами станут Ленин и Троцкий, но всю палаческую славу ловко припишут исполнителю их «державной» воли — Дзержинскому.

* * *

Ну а пока что вождь мирового пролетариата, аскет из лживых брошюрок соратников, занял в Кремле 16 (!) апартаментов общей площадью 631,6 квадратных метров. Об этом соратники молчали.

8

Красные вожди и их семьи по-хозяйски расположились в царских палатах. Мало кому из простых смертных довелось здесь бывать. Один из таких «счастливцев» — Владислав Ходасевич. Уже в Париже, сидя однажды тихим осенним вечером на открытом воздухе в кафе на рю Моцарт, попивая виноградное вино, рассказывал Бунину:

— В восемнадцатом году я очутился сотрудником театрального отдела Наркомпроса — Тео. Была такая контора, созданная, кажется, с единственной целью — подкармливать и приручать писателей. В Тео входили Бальмонт, Балтрушайтис, Пастернак, Вячеслав Иванов, Андрей Белый и другие.

— И кто же командовал этой писательской братией? — полюбопытствовал Бунин.

— Вот это самое забавное! Нашим начальником была сестра Троцкого, жена Каменева — Ольга Давидовна. До революции, по одним сведениям, она была зубным врачом, по другим — акушеркой. Существо совершенно ничтожное, необразованное и бескультурное, но наделенное вдруг большой властью. Этой властью Бронштейн-Каменева упивалась до самозабвения. По всякому поводу она спешила высказывать свое мнение. Говорила она учительским, нравоучительным тоном, смешившим ее слушателей-писателей. И от этого в глазах окружающих выглядела еще глупее, чем была в действительности.

— Это как в восточной мудрости: «Хочешь узнать человека, дай ему власть»!

— Совершенно верно, Иван Алексеевич! Никто ничего не знал — что делать и чем заняться. По этой причине, как все бездельники на свете, мы без конца заседали: секционно, коллегиально, пленарно. И еще развлекались тем, что все время переезжали из этажа в этаж, из комнаты в комнату огромного здания на Неглинной.

— Вас пересаживали, как крыловский квартет.

— И столь несложной была наша игра — театральная. Делом, или, точнее, всем этим бездельем, с воодушевлением командовала, понятно, Ольга Давидовна. Она во все лезла, везде мешалась, разрушая даже то небольшое и полезное, что мы могли бы сделать.

Нам было стыдно за свое безделье. И вот однажды, возвратясь домой с рынка, где безуспешно пытался купить немного муки, я увидал у себя дома Андрея Белого:

«Мы выхлопотали аудиенцию у Луначарского. Он готов нас выслушать. Живет он там же, где Ольга Давидовна и Демьян Бедный, — в Кремле, в Белом коридоре. Мы собираемся завтра в восемь часов вечера у Троицких ворот. Пусть изыщут нам настоящее дело».

— И вы побывали в апартаментах вождей?

— Неоднократно! Но в тот вечер мы собрались усталые, настоявшиеся в очередях, назаседавшиеся в различных заседаниях. Пришли Гершензон, Пастернак, Белый, Чулков, Балтрушайтис. Никто не опоздал. Двинулись по мосту к воротам.

Вдруг нас остановил окрик часового:

«Стой! Кто идет?»

«Писатели, — отвечает Белый. — Вот пропуск».

Часовой смотрит на нашу бумажку и произносит:

«Семь человек — проходи! — и каждого трогает за плечо и вслух произносит: — Один, другой, третий…» — Так и проходим мы гуськом в узкую дверь железных кованых ворот.

— Это мне напоминает сцену посещения острога Нехлюдовым, когда надзиратель считал посетителей, — заметил Бунин.

— Очень похоже! Итак, мы в Кремле. Белый снег и тишина. Сейчас же за Троицкими воротами, к арке, соединяющей Большой дворец с Оружейной палатой, узкий проход. Заходим налево, в комендатуру. Опять проверка. Затем выдают нам новые пропуска— «в Белый каридор». Миновали Потешный дворец и входим в большую дверь, почти под Оружейной палатой. Где-то в глубине здания виднеется освещенный гараж. Подымаемся по слабо освещенной лестнице. На каждом углу стоят часовые — каждый из них видит друг друга.

Проходим вперед. Перед нами растворяются массивные двери. Мы входим в ярко освещенный, застеленный ковровыми дорожками сводчатый Белый коридор.

* * *

…И вот мы у Луначарского. Просторные помещения, уставленные роскошной дворцовой мебелью восьмидесятых годов, черная, лакированная, обитая пунцовым атласом. Везде богатство и солидность.

Признаюсь, мы несколько растерялись — обстановка слишком необычная. Сели чуть ли не в ряд, нескладно.

Луначарский расположился против нас, барственно откинувшись в кожаном кресле. Рядом его приятель — козлообразный рыжий писатель Иван Рукавишников, затянутый в зеленый френч. Для чего он оказался здесь — непонятно.

Луначарский знал, что мы от него хотим. Сверкая золотым пенсне, он произнес весьма приятным голосом речь. Говорил он с начальническим апломбом, слегка раскачиваясь и жестикулируя правой рукой с бриллиантовым перстнем:

«Я, товарищи, знаю, как вас угнетает служба в ээ… так сказать, в советских учреждениях. Согласен: дело писателей, так сказать, писать, а не заседать. Вот это прискорбно! Ваши стоны до меня доходят и ранят, так сказать, в самое сердце».

Он грациозно поднял руку, повертел бриллиантом и патетически воскликнул:

«Но, товарищи, дело не идет к вашей «весне». Совсем напротив. Вас ждет лютая «зима». Рабоче-крестьянская власть разрешает только ту литературу, которая служит ее классовым интересам. Мы желаем вам, так сказать, успеха, но — пр-р-рошу помнить! — нарком просвещения обвел нас строгим взглядом: — Лес рубят— щепки летят! Да-с!»

Закончилась речь. Нам было стыдно и за красного министра, и за себя. Хотелось скорее выскочить на свежий воздух, но… Вдруг, нетвердо держась на ногах, поднялся румяный Рукавишников. Он тоже стал учить нас, как жить, — говорил минут тридцать: «о писательской артельной жизни». Даже Луначарскому сделалось за него неловко.

Когда мы покинули Белый коридор, то на улице увидали сани с медвежьей полостью.

«Это за кем лошадь?» — спросили мы.

«За товарищем Рукавишниковым», — ответил толстый кучер.

Так закончился наш первый визит в Кремлевские палаты.

9

Вскоре Ходасевич зашел к Ивану Алексеевичу в дом № 11 по рю Жак Оффенбах.

Вера Николаевна поставила на стол чай и бисквиты.

— А ведь мне довелось пить чай в апартаментах самой Бронштейн-Каменевой! — улыбнулся Ходасевич.

— Владислав Фелицианович, расскажите! — стали просить хозяева.

— С удовольствием! Тем более что вы, Иван Алексеевич, подали мне хорошую мысль: обо всем этом написать мемуары.

— Материал отличный! — поддержал Бунин.

Ходасевич, попивая чай, стал весело рассказывать:

— Однажды во время какого-то заседания в Тео я получил записку от далеко сидевшей от меня Ольги Давидовны: «Приглашаю к себе. У Балтрушайтиса есть пьесы. Послушаем и обсудим».

Я согласно кивнул головой.

Вскоре секретарь принес пропуск — полоску бумаги с красной печатью и подписью: «Каменева».

И вот я снова в Кремле. Дверь Каменевых в самом конце Белого коридора, направо. Постучав, попадаю в столовую. Хозяйка радушно проводит меня в кабинет Каменева. Тот сидит за большим столом с несколькими людьми большевистского типа, что- то обсуждают. Сам Каменев шуршит коричневой кожей еще не обмятого костюма.

Ковер, телефон, черный лак мебели, такой же, как у Луначарского. Видимо, весь Белый коридор такой. Выделяется лишь большой темно-синий шкаф с книгами. Верите, Иван Алексеевич, увидал его — на сердце потеплело. Тем более что я тогда подрабатывал в книжной лавке писателей.

— И какие книги читают вожди? — полюбопытствовал Бунин.

— Увы, пригляделся поближе — все это многотомные и даже неразрезанные экземпляры, приобретавшиеся ради «роскоши», — Грабарь, Бенуа, «Скорпионы» да «Альционы». Нет, никто эти книги здесь не читает!